В Италии, как рассказывает сам Тарковский, Горчаков встречает «родственную душу». Это учитель математики Доменико, которого жители маленького городка в Тоскане считают безумным — он держал свою семью взаперти в течение семи лет, пугая их приближающимся концом мира. Этот безумец, мистический фанатик становится как бы единомышленником Горчакова, он понимает его чувства и сомнения.
Доменико представляет собой некий преувеличенный случай
духовного беспокойства Горчакова, которое все возрастает.
Тарковский рассказывает: «Доменико постоянно ищет смысла жизни, смысла в понятиях свободы и безумия. А с другой стороны, он обладает восприимчивостью ребёнка и необычной чувствительностью. Но у него есть и такие черты характера, которых нет у Горчакова. Последний легко раним и находится в глубоком жизненном кризисе, тогда как итальянец прост, прямо смотрит на вещи и убеждён, что его просвещенное подсознание нашло бы выход из всеобщего состояния болезни общества.
Тонино Гуэрра прочитал о таком человеке в одной газетной статье. Позже мы разработали этот тип, придали ему некоторые черты детского очарования. Его откровенность в общении с окружающим миром напоминает детскую уверенность. Он одержим мыслью совершить обряд — пройти с горящей свечой поперек бассейна, наполненного горячей водой, в гигантской старой римской бане в самом центре тосканской деревни».
ЭТОТ МОМЕНТ СТАНОВИТСЯ ПОВОРОТНЫМ ПУНКТОМ
В ЖИЗНИ ГОРЧАКОВА: ОН РЕШАЕТ ДЕЙСТВОВАТЬ…
«Сегодняшней ночью мне приснился мучительный сон. Мне снилось, что мне нужно поставить большую оперу в домашнем театре графа, моего барина. Первый акт шел в большом парке, где были расставлены статуи. Их изображали обнаженные люди, выбеленные мелом, вынужденные во время всего действия стоять без движения на постаменте. Я тоже исполнял роль одной из статуй. Я не смел шелохнуться ибо знал, что буду строго наказан. Ведь за нами наблюдал сам наш барин. Я чувствовал, как холод поднимается по ногам моим, упирающимся в ледяной мрамор пьедестала. А осенние листья ложились на мою воздетую к небесам руку. Я казалось совершенно окаменел. А когда уже совсем обессилел, я почувствовал, что вот-вот упаду.
Я в ужасе проснулся. Ибо догадался, что это был не сон,
а правда моей горькой жизни.
Я мог бы попытаться не возвращаться в Россию,
но лишь помысел об этом убивает меня.
Ибо мысль, что я не увижу больше родной деревни,
милых берез, не смогу более вдохнуть в грудь
воздуха детства, для меня невыносима».
Павел Сосновский вернулся в Россию,
запил и покончил жизнь самоубийством.
Горчаков читает стихи Арсения Тарковского:
Я в детстве заболел
От голода и страха. Корку с губ
Сдеру — и губы облизну; запомнил
Прохладный и солоноватый вкус.
А все иду, а все иду, иду,
Сижу на лестнице в парадном, греюсь,
Иду себе в бреду, как под дуду…
… мать
Над мостовой летит, рукою манит —
И улетела…
Горчаков: Есть такая история: один человек спасает другого из огромной глубокой лужи. Спасает с риском для собственной жизни. И вот они оба лежат у края этой лужи, тяжело дышат: устали. Наконец спасенный спрашивает: Ты что?! — Как что? Я тебя спас! — Дурак! Я там живу!.. Я там живу… Обиделся.
которая также — случайно — становится слушательницей исповеди Горчакова, пребывающего в опьянении…
Стихотворение Арсения Тарковского:
Меркнет зрение — сила моя,
Два незримых алмазных копья;
Глохнет слух, полный давнего грома
И дыхания отчего дома;
Жестких мышц ослабели узлы,
Как на пашне седые волы;
И не светятся больше ночами
Два крыла у меня за плечами.
Я свеча, я сгорел на пиру.
Соберите мой воск поутру,
И подскажет вам эта страница,
Как вам плакать и чем вам гордиться,
Как веселья последнюю треть
Раздарить и легко умереть,
И под сенью случайного крова
Загореться посмертно, как слово.
Горчаков: Никто не знает, что такое безумие. Они всем мешают, они неудобны. Мы не хотим их понять. Они чудовищно одиноки. Но я уверен — безумцы ближе нас к истине.
В начале фильма соединяются два разных музыкальных произведения: русский обрядовый плач и заупокойная месса. В конце фильма это «звучащее единение» получает и «зримое воплощение: русский пейзаж оказывается заключенным внутрь итальянского собора».