Если не придерживаться убеждения Комиссии, что сообщенные Бертоном сведения представляют собой «содержание галлюцинаторного комплекса», можно увидеть некую целесообразную направленность в действиях Океана.
Во время полета Бертона Океан занимался начальными методическими разработками, пытаясь вырастить САД и воспроизвести РЕБЕНКА, который не только имел бы абсолютное сходство с сыном погибшего астронавта, но и двигался как живой.
Бертон — друг отца Криса — относится к предыдущему поколению. Крис — к следующему. Возникает вопрос: чего достиг Океан за истекшее время? Подобный вопрос и вам интересен?
Психолог Крис Кельвин летит на станцию «Солярис», чтобы, выяснив положение дел, решить вопрос о ее закрытии. Текст цитируется по роману Лема (в фильме есть только зрительный ряд).
«Глаза привыкали к темноте. Я уже видел зеленоватый контур универсального указателя… Ответить я не успел — что-то наверху заскрежетало, и контейнер вздрогнул. Инстинктивно я напряг мышцы. Но больше ничего не случилось.
— Когда старт? — спросил я и услышал шум, как будто зернышки мельчайшего песка сыпались на мембрану.
— Уже летишь, Кельвин. Будь здоров! — ответил близкий голос Моддарда».
«Эта область Галактики была мне совершенно неизвестна. В узком окошке мелькала искрящаяся пыль. Я понял, что нахожусь в верхних слоях атмосферы. Неподвижный, обложенный пневматическими подушками, я мог смотреть только перед собой. Я летел и летел, совершенно этого не ощущая, только чувствовал, как постепенно мое тело коварно охватывает жара. Смотровое окно наполнял красный свет. Я слышал тяжелые удары собственного пульса, лицо горело, шею щекотала прохладная струя от климатизатора.
Я не ощущал страха. Не для того же я летел в такую даль, чтобы погибнуть у самой цели.
— Станция «Солярис», — произнес я. — Станция «Солярис». Станция «Солярис»! Сделайте что-нибудь. Кажется, я теряю стабилизацию».
«Я прозевал важный момент появления планеты. Она распростерлась, огромная, плоская; по размеру полос на ее поверхности я сориентировался, что нахожусь еще далеко. А точнее, высоко, потому что миновал уже ту невидимую границу, после которой расстояние до небесного тела становится высотой. Я падал и чувствовал это теперь, даже закрыв глаза.
— Станция «Солярис» — Кельвину. Все в порядке. Вы под контролем Станции.
— Станция «Солярис» — Кельвину. Приготовиться к посадке в момент нуль. Внимание, начинаем: двести пятьдесят, двести сорок девять, двести сорок восемь…
Отдельные слова падали, как горошины, четко отделяясь друг от друга; похоже, что говорил автомат. Странно. Обычно, когда прибывает кто-нибудь новый, да еще с Земли, все, кто может, бегут на посадочную площадку. Однако времени для размышлений не было».
«Я стоял под огромной серебристой воронкой. По стенам спускались пучки цветных труб, исчезая в круглых колодцах. Вентиляционные шахты урчали, втягивая остатки ядовитой атмосферы планеты, которая вторглась сюда во время посадки. Компрессоры вентиляторов умолкли, наступила полная тишина. Я осмотрелся, немного беспомощно, ожидая появления какого-нибудь человека, но никто не приходил».
«Свод зала изящной параболой падал вниз, переходя в трубу коридора. В его нишах возвышались груды баллонов для сжатых газов, контейнеров, кольцевых парашютов, ящиков — все было свалено в беспорядке, как попало. Это меня удивило.
Транспортер кончился у округлого расширенного коридора. Здесь господствовал еще больший беспорядок. Из-под груды жестяных банок растекалась лужа маслянистой жидкости. Неприятный сильный запах наполнял воздух. В разные стороны шли следы ботинок, четко отпечатавшихся в этой жидкости. Между жестянками, как бы выметенными из кабин, валялись витки белой телеграфной ленты, мятые листы бумаги и мусор».
Приведённое Лемом описание внешности Снаута не даю, потому что Юри Ярвет, только что снявшийся в роли Короля Лира в одноименном фильме Григория Козинцева, замечательнее всего, что можно вообразить.
Текст по Лему: «Я вошел внутрь. Полукруглая кабина (где жил Снаут) имела одно большое панорамное окно. В нем горело затянутое дымкой небо. Внизу безмолвно перекатывались бурые холмы волн. В стенках было много открытых шкафчиков. Их наполняли инструменты, книги, склянки с засохшим осадком, запыленные термосы. На грязном полу стояло пять или шесть механических подвижных столиков, между ними несколько кресел, бесформенных, так как из них был выпущен воздух. Только одно было надуто. В нем сидел маленький изнуренный человек с лицом, обожженным солнцем (?!). Кожа клочьями слезала у него с носа и щек. Я узнал его. Это был Снаут, заместитель Гибаряна, кибернетик. В свое время он напечатал несколько совершенно оригинальных статей в соляристическом альманахе.
Я был слишком поражен, чтобы что-нибудь сказать, и эта безмолвная сцена продолжалась до тех пор, пока мне каким-то непонятным способом не передался его СТРАХ. Я сделал шаг. Он скорчился в кресле.
— Снаут, — прошептал я.
Он вздрогнул, как будто его ударили. Глядя на меня с неописуемым отвращением, прохрипел:
— Не знаю тебя, не знаю тебя, чего ты хочешь?..
Разлитая жидкость быстро испарялась. Я почувствовал запах алкоголя. Он пил? Был пьян? Но почему он так боялся? Я все еще стоял посреди кабины. Ноги у меня обмякли, а уши были как будто заткнуты ватой. Давление пола под ногами я воспринимал как что-то не совсем надежное. За выгнутым стеклом окна мерно колебался Океан. Снаут не спускал с меня налитых кровью глаз. Страх уходил с его лица, но не исчезло с него невыразимое отвращение.
— Что с тобой?.. — сказал он тихо. — Ага. Будешь заботиться, да? Но почему обо мне? Я тебя не знаю.
— Где Гибарян? — спросил я.
На секунду Снаут потерял дыхание. Его глаза снова стали стеклянными. В них вспыхнула какая-то искра и тотчас угасла. Он затрясся в беззвучном идиотском смехе и затих. Он смотрел на меня так, как будто я перестал быть для него опасным. В его словах, а еще больше в тоне было что-то ненавидяще-оскорбительное.
— Что ты городишь?.. — пробормотал я, ошарашенный.
Снаут трезвел на глазах.
— Ты прилетел? Откуда прилетел?
— С Земли, — ответил я зло. — Может, ты слышал о ней?
— С Зе… Великое небо!.. Так ты — Кельвин?
— Так что же все-таки с Гибаряном? Его нет на Станции? Он куда-нибудь улетел?
— Нет, — ответил Снаут, глядя в угол, заставленный катушками кабеля. — Он никуда не полетел. И не полетит. Потому что он…
— Что? — спросил я. У меня снова как будто заложило уши, и я стал хуже слышать. Он холодно смотрел мне а глаза. По коже у меня побежали мурашки. Может быть, Снаут и был пьян, но он знал, что говорит.
— Но ведь не произошло же?..
— Произошло.
— Несчастный случай?
Он кивнул. Он не только поддакивал, но одновременно изучал мою реакцию.
— Когда?
— Сегодня утром.
Удивительное дело, я не почувствовал потрясения. Весь этот обмен односложными вопросами и ответами успокоил меня, пожалуй, своей деловитостью. Мне казалось, что я уже понимаю поведение Снаута.
— Как это случилось?
— Устраивайся, разбери вещи и возвращайся сюда… Ну, скажем, через час».
Крис находит себе комнату, в которой решает расположиться. Описание комнаты-каюты по Лему: «В комнате, похожей на корабельную каюту, никого не было.
В ОКНЕ БЫЛ ВИДЕН ЧЕРНЫЙ ОКЕАН.
ЭТА ТЕМНОТА СМОТРЕЛА НА МЕНЯ,
БЕСФОРМЕННАЯ, ОГРОМНАЯ, БЕЗГЛАЗАЯ,
НЕ ИМЕЮЩАЯ ГРАНИЦ. ЕЕ НЕ ОСВЕЩАЛА НИ ОДНА ЗВЕЗДА.
Я обернулся и увидел достигающий потолка шкаф. В нем были комбинезоны, рабочие и защитные халаты, на полках — белье, между голенищами противорадиационных сапог поблескивали алюминиевые баллоны для переносных кислородных аппаратов. Узкое зеркало на внутренней поверхности шкафа отражало часть комнаты. Углом глаза я заметил какое-то движение, вскочил, но тут же понял, что это мое собственное отражение. Я был полон ожидания, напряжение нарастало до такой степени, что я уже не мог чувствовать за собой пустое пространство. С этим нужно было кончать».
Описание Лема:
«Настенные ящики были набиты странными предметами — страшно изуродованными инструментами из темного металла. Все они никуда не годились, бесформенные, скрученные, оплавленные. Словно вынесенные из пожара. Самым удивительным было то, что повреждения такого же характера были даже на керамзитовых, то есть практически не плавящихся рукоятках. Ни в одной лабораторной печи нельзя было получить температуру, при которой бы они плавились, разве что внутри атомного котла. Из кармана моего скафандра я достал портативный дозиметр, но черный зуммер молчал, даже когда я приблизил его к обломкам».
Подводим первый итог.
Судя по всему, Станция охвачена НЕУВЕРЕННОСТЬЮ.
Одни («не люди») искусно ее поддерживают.
Другие (люди) не способны ей противостоять.
Эти «не люди» внешне неотличимы от людей.
Более того, они каким-то образом заботятся о людях.
Всё это не исключает СТРАХА и ОТВРАЩЕНИЯ.
«Не люди» обладают силой, несравнимой не только с человеческой.
ОТКУДА ОНИ ВЗЯЛИСЬ — совершенно непонятно.
Рассказ Гибаряна в фильме:
«Привет, Крис, у меня есть ещё немного времени, и я должен тебе кое-что рассказать и предупредить кое о чём. Сейчас ты уже на Станции и знаешь, что со мной случилось. Я боюсь, что это — только начало. Я не хотел бы, конечно, но это может произойти и с тобой, и со всеми остальными. Здесь сейчас это может произойти с каждым, наверное. Только не думай, что я сошёл с ума. Я в здравом уме».
«Что касается дальнейших исследований, я склоняюсь к предложению Сарториуса подвергнуть плазму Океана жесткому рентгеновскому облучению. Это запрещено, но другого выхода нет. Вы только завязните. Быть может, это всё сдвинет с мёртвой точки. Это — единственная возможность установить КОНТАКТ с этим ЧУДОВИЩЕМ. Другого выхода нет, Крис».
Рассказ заканчивает странная фраза: «Если бы ты прилетел дня на три-четыре раньше, может быть, этого и не случилось». Из фразы следует, что спасителен дружеский контакт между людьми, но его нет.
Лем пишет: «В моей книге необычайно важной была сфера рассуждений и вопросов, познавательных и эпистемологических, которая тесно связана с соляристической литературой и самой сущностью соляристики, но, к сожалению, фильм был основательно очищен от этого».
Да, Тарковский вообще не столько экранизировал чьё-то произведение, сколько снимал по мотивам, превращая в собственное творение. Уважая того и другого, совмещаю их работы, пока могу. Так, Лем объясняет ситуацию, возникшую на Станции, следующим образом:
«Учёные пришли к выводу, что перед ними мыслящее существо, что-то вроде гигантски разросшегося, покрывшего целую планету протоплазменного моря-мозга, которое тратит время на неестественные по своему размаху теоретические исследования сути всего существующего, а то, что выхватывают наши аппараты, составляет лишь оборванные, случайно подслушанные обрывки этого продолжающегося вечно в глубинах Океана, перерастающего всякую возможность нашего понимания гигантского монолога».
Кельвин вспоминает, что когда он «ходил в школу, Солярис в связи с установленными позднее фактами был признан планетой, которая наделена жизнью, но имеет только одного жителя».
«Постепенно в научных кругах «операция Солярис» начала звучать как «операция проигранная», особенно в сферах научной администрации Института, где в последние годы все чаще раздавались голоса, требующие прекращения дотаций на дальнейшие исследования. О полной ликвидации станции до сих пор никто говорить не осмеливался, это было бы слишком явным признанием поражения. Впрочем, некоторые в частных беседах говорили, что все, что нам нужно, это наиболее «почетное» устранение от «аферы Солярис». Для многих, однако, особенно молодых, «афера» эта постепенно становилась чем-то вроде пробного камня собственной ценности. «В сущности, — говорили они, — речь идет о ставке гораздо большей, чем изучение соляристической цивилизации, речь идет о нас самих, о границе человеческого познания». Сейчас из 83 членов экипажа остались ТРОЕ, что мучились в этой безнадежной пустоте, проводящей над ними бесчеловечные эксперименты».
По Лему:
« — Доктор Сарториус! Откройте!
Молчание. Потом слабый шум. Несколько раз что-то лязгнуло, как будто кто-то укладывал металлические инструменты на металлический поднос. И вдруг… Я остолбенел. Раздался звук мелких шажков, будто бегал ребенок.
— Доктор Сарториус! — взревел я. — Вы откроете или нет?! В ином случае я высажу дверь…».
Сарториус выходит, вслед за ним выбегает уродец. Сарториус пытается втолкнуть его обратно. Сарториус — Кельвину: «Уходите. Вы, как я понял, излишне впечатлительны. Вам нужно к этому привыкнуть. Доброго здоровья».
Продолжаю цитировать Лема:
«Проблема Соляриса стала квадратурой круга нашего времени. Каждый самостоятельный мыслитель старался внести в сокровищницу соляристики свой вклад: множились теории, гласящие, что перед нами продукт дегенерации, регресса, который наступил после минувшей фазы «интеллектуального великолепия» Океана, что Океан в самом деле новообразование, которое, зародившись в телах древних обитателей планеты, уничтожило и поглотило их, сплавляя остатки в структуру вечно живущего, самоомолаживающегося сверхклеточного организма».
По Лему:
« — Эта особа реальна, — сказал я тихо, почти шепотом, как бы открывая тайну, которую могли подслушать. — Да? До нее можно дотронуться. Можно ее ранить…
— Последний раз ты видел ее сегодня.
— Откуда ты знаешь?
Снаут сжался как от удара. Я увидел его безумные глаза.
— Ты?!! — выкрикнул он. — Кто ТЫ такой?
Казалось, он сейчас бросится на меня. Этого я не ожидал. Все шло кувырком. Он не верил, что я тот, за кого себя выдаю. Что это могло значить? Снаут смотрел на меня с ужасом. Что это, психоз? Отравление? Все было возможно.
— Можешь не беспокоиться. Я тебя не буду считать сумасшедшим…
— Сумасшедшим! О господи! — Он попытался засмеяться. — Но ведь ты же ничего, совсем ничего… Это было бы избавлением… Если бы он (Гибарян) хоть на секунду поверил, что это сумасшествие, он бы не сделал этого…
— Значит, то, что написано в протоколе о нервном расстройстве, — ложь? Почему же ты написал неправду?
Наступило молчание. Снова я был в тупике и ничего не понимал».
По Лему:
« — Кельвин.
Я посмотрел на Снаута. Усмешки уже не было. Не знаю, видел ли когда-нибудь такое измученное лицо.
— Кельвин, это не… Я… правда не могу, — с трудом проговорил он.
Я ждал, что он скажет еще что-нибудь, но он только шевелил губами, как будто старался выдавить из себя слова, но так и не смог».
ТАЙНА ПОЯВЛЕНИЯ СУЩЕСТВ ПРОДОЛЖАЕТ БЫТЬ ТАЙНОЙ.
Текст цитируется по роману Лема:
«В глубине бочкообразный свод понижался. Там висела толстая искрящаяся от ледяных игл занавеска. Я отодвинул её край. На возвышении из алюминиевых решеток покоился покрытый серой тканью большой продолговатый предмет. Я поднял край полотнища и увидел искажённое лицо Гибаряна. Чёрные волосы с седой полоской надо лбом гладко прилегали к черепу. Кадык торчал высоко, переламывая линию шеи. Высохшие глаза смотрели прямо в потолок, в углу одного глаза собралась мутная капля замёрзшей воды. Холод пронизывал меня, я с трудом заставил себя не стучать зубами».
покончившему жизнь самоубийством.
Первый фрагмент цитируется по роману Лема,
второй — по фильму:
«Не выпуская савана, я другой рукой прикоснулся к его щеке. Ощущение было такое, будто я дотронулся до мёрзлого полена. Кожа была шершавой от щетины, которая покрывала её чёрными точками. ВЫРАЖЕНИЕ НЕИЗМЕРИМОГО, ПРЕЗРИТЕЛЬНОГО ТЕРПЕНИЯ ЗАСТЫЛО В ИЗГИБЕ ГУБ…».
Сарториус и по этому поводу имеет своё мнение: «Умереть может каждый из нас. Но он завещал похоронить себя на Земле, а разве Космос — плохая могила для него? Гибаряну захотелось в землю — к червям. Я хотел пренебречь этим, но Снаут настоял».
«Гибарян струсил», — думает Сарториус. Струсить, унеся с собой «выражение неизмеримого, презрительного терпения», никак нельзя. Значит, Гибаряна мучил не СТРАХ. А что же? Ждем ответа…
Под напором впечатлений ему необходимо с кем-нибудь поговорить.
Текст цитируется по роману Лема:
«Я не знал, что со мной происходит. Я был совершенно разбит, мысли сползали в какую-то пропасть — потеря сознания, смерть казались мне невыразимой, недоступной милостью. Мне незачем было идти к Снауту или к Сарториусу, я не представлял себе, чтобы кто-нибудь мог сложить в единое целое то, что я до сих пор пережил, видел, до чего дотронулся собственными руками. Единственным спасением, бегством, объяснением был диагноз — СУМАСШЕСТВИЕ. Да, я, должно быть, сошел с ума сразу же после посадки. Океан подействовал на мой мозг — я переживал галлюцинацию за галлюцинацией, а если это так, то незачем растрачивать силы на бесполезные попытки распутать не существующие в действительности загадки, нужно искать медицинскую помощь, вызвать по радио звездолет, давать сигналы SOS…».
Вернувшись в свою комнату, Кельвин досматривает плёнку Гибаряна. Текст цитируется по фильму Тарковского:
«Тут случилось то, чего я никак не ожидал: мысль о том, что я сошел с ума, успокоила меня. Это всё бесконечно, всё равно они (Снаут и Сарториус) меня не поймут, ведь они думают, что я сошёл с ума. Я боюсь, что они войдут сюда. Они сами не понимают, что делают. Мне страшно, Крис, я не могу… Никто не сможет этого понять.
Сейчас, сейчас — не стучите!
Я САМ СЕБЕ СУДЬЯ. ЭТО — НЕ БЕЗУМИЕ. ЗДЕСЬ, СКОРЕЕ, ЧТО-ТО С СОВЕСТЬЮ.
Мне так хотелось, чтобы ты скорее приехал, Крис».
Кельвин узнаёт от Снаута, что Гибарян сделал себе укол смертельной дозы перностала, после чего спрятался в шкаф. Когда они с Сарториусом нашли Гибаряна, сердце его ещё билось, но дыхания уже не было. Это была агония.
Кельвин приходит к заключению, что это — не депрессия, не расстройство, а острый психоз. Паранойя…
НИЧЕГО ПОДОБНОГО НЕ СЛУЧИЛОСЬ БЫ, ЕСЛИ БЫ РЯДОМ С САМОУБИЙЦЕЙ
ОКАЗАЛИСЬ ДРУЗЬЯ, КОТОРЫМ МОЖНО ДОВЕРИТЬ «НЕОСОЗНАННОЕ».
Измученный Крис засыпает, не задумываясь о том,
что инспекция положения дел на Станции не закончена,
так как после того, как он проснётся, начнётся
его собственная история общения с Внеземным разумом.