Согласитесь, и вы считаете, что Время движется прямолинейно? Соответственно, одно событие следует за другим, за Первой частью — Началом — идет Вторая, что непременно завершится Концом событийного ряда.
Вопрос: а если в течение длительных периодов ничего не происходит, лишь одно и то же повторяет себя? Тогда во временной последовательности появляются провалы? Все рвется и куда-то летит кувырком? Такого не может быть?! Ну как же, в течении рек случаются запруды, водовороты, водопады… РЕКИ ВРЕМЕНИ — ИХ ПОДОБИЕ, а значит…
Я делю событийный ряд фильма на две части
по иному — не временному — принципу.
В Первой части — один Герой: крепость Бастиани,
что забирает в полон случайно попавших в нее воинов.
Во Второй части — другой Герой: Татарская пустыня,
что оживает и расправляется с жертвами Крепости
соответственно своим Запредельным силам. Она…
Вот об этом-то и пойдет речь…
Капитан Ортиц утверждает: «За ПУСТЫНЕЙ нет ничего, там ПУСТОТА».
Вы можете понять его утверждение?
Понять его нельзя, потому что ПУСТЫНЯ-ПУСТОТА —
один из всеохватывающих мифологических образов,
в котором сконцентрированы самые мистические
свойства ПРОСТРАНСТВА-ВРЕМЕНИ.
ПУСТОТА — сила не иссякающая, как все запредельное.
ПУСТОТА царила до рождения Бытия.
ПУСТОТА вернется после того, как Бытие
исчерпает отпущенные ему сроки.
При Бытие она прячется, ожидая своего часа
в параллельном ПРОСТРАНСТВУ мире.
Есть древнейшее проклятье: «Чтоб тебе пусто было!» Настолько плохо, что дальше просто некуда. Предел отрицания всего хорошего — не гибель, не смерть, а полное Не-Бытие. Оно наступает, когда полностью исчерпаны твои жизненные силы
и от тебя не остается ничего — даже воспоминания.
В христианстве ПУСТЫНЯ-ПУСТОТА представляет собой совершенно особое место — противоположное по назначению. Оно предназначено для обретения Высшей силы через преодоление искушений.
На Петербург при рождении его было наслано
это проклятье: «БЫТЬ ПЕТЕРБУРГУ ПУСТУ».
Три века прошло, а Город плывет и плывет
между Небом и Водами, завораживая Красотой.
Значит, над Прекрасным градом не властна
ПУСТЫНЯ-ПУСТОТА, или…
Мы не знаем, какие сражения ведут за Город
Высшие силы: и Пространство — Небо,
и Время — Воды, точнее, РЕКА ВРЕМЕНИ НЕВА.
Мы знаем одно: люди стояли за Город насмерть.
В любом случае, вне зависимости от Веры,
жизнь под приглядом ПУСТЫНИ-ПУСТОТЫ
трудна, да что там, невыносима.
Она — эта запредельная ПУСТОТА —
за происходящим наблюдает:
смотрит пустыми глазницами в душу, не моргая.
Вопросы задает, ответов не предлагая.
«Наступил черед Джованни Дрого командовать караулом на Новом редуте. Это был небольшой форт в сорока пяти минутах ходьбы от Крепости. Он считался главным, совершенно самостоятельным постом охраны, перед которым стояла задача первым подать сигнал тревоги в случае нападения.
Вечером Дрого выступил из Крепости со своим отрядом в семьдесят человек (именно столько требовалось на Новом редуте солдат, помимо двух канониров). Дрого впервые оказался за пределами Крепости и, в сущности, впервые переступил границу».
«В ожидании ночи Дрого разглядывал северную равнину. Из Крепости можно было видеть только небольшой треугольный участок пустыни, остальное загораживали горы. А теперь она просматривалась вся, до самого горизонта, как обычно затянутого пеленой тумана. Перед ним была ПУСТЫНЯ, усеянная обломками скал и кое-где покрытая лишаями низкого пыльного кустарника. Справа, далеко-далеко, чернела какая-то полоска – очевидно, лес. С флангов подступали цепи суровых гор.
Среди них были и необыкновенно красивые – с высоченными отвесными склонами, с вершинами, побеленными первым осенним снегом. Но никто ими не любовался: и Дрого, и солдаты инстинктивно смотрели только на север, на унылую равнину, безжизненную и загадочную.
Дрого чувствовал, как с приближением ночи
душа его наполняется безотчетной тревогой».
В ЧЕРНОЙ НОЧИ ВОЗНИКЛО ПРИВИДЕНИЕ БЕЛОЙ ЛОШАДИ.
«Было уже восемь часов, все небо затянуло облаками, и тут Дрого показалось, что на равнине, справа, как раз под Редутом, движется небольшое черное пятно. Наверно, глаза у меня устали, подумал он. Да, я слишком долго вглядывался, вот глаза и устали, и теперь мне мерещатся какие-то пятна.
Дрого почувствовал, как кровь стынет у него в жилах. Ну вот, начинается, подумал он, начисто забыв о своих героических фантазиях, именно со мной это должно было случиться. Теперь жди какой-нибудь неприятности.
– Тронк, – спросил Дрого, не отваживавшийся на самостоятельное решение, – вы не думаете, что надо объявить тревогу?
Тронк покачал головой.
– Я бы подождал, когда развиднеется. Если выстрелим, всю Крепость поднимем на ноги. А окажется, что там ничего и нет.
– Пожалуй, – согласился Дрого».
РАЗМЕЧТАВШЕЙСЯ В ЧЕРНОЙ НОЧИ
О ВСЕСИЛИИ ПУСТЫХ ФОРМАЛЬНОСТЕЙ.
«Наступление ночи – тот особый час, когда страхи покидают, а печали смягчаются, когда душа, горделиво взмахнув крыльями, возносится над спящим человечеством.
И здесь наступала величественная ночь с бегущими над Крепостью облаками, ночь, сулящая что-то необыкновенное. И оттуда, с Севера, таинственного, не видимого за стенами Севера, – Дрого это чувствовал – надвигалась его судьба.
Ошибался Дрого в одном: надвигалась судьба не только его — всей Крепости. И определит эту судьбу пустая, бессмысленная формальность… В Крепости свои законы. С северной стороны без пароля в нее никто не может пройти. Кем бы он ни был».
ВОЗНИКЛО ПРИВИДЕНИЕ БЕЛОЙ ЛОШАДИ —
ВЕСТНИЦЫ, ПРИСЛАННОЙ В НОЧИ ПУСТОТОЙ-ПУСТЫНЕЙ.
«Впавший в полудрему Дрого вдруг услышал, что голос рядом все повторял: «Господин лейтенант, это лошадь». И Дрого действительно увидел эту фантастическую лошадь. Небольшая, приземистая, но упитанная лошадка, по-своему даже красивая – с сухими ногами и длинной гривой, резко выделявшаяся на фоне тусклой равнины.
Откуда она взялась? Чья она? Ни одно живое существо – кроме ворон и гадюк – уже много лет не заносило в эти места. А тут лошадь, да к тому же сразу видно, что не дикая, а отличный экземпляр, настоящая боевая лошадка.
Это было поразительно, это настораживало.
Появление лошади воскрешало в памяти
древние легенды о севере,
о татарских ордах и битвах,
наполняло своей таинственностью ВСЮ ПУСТЫНЮ».
ВОЗНИКЛО ПРИВИДЕНИЕ БЕЛОЙ ЛОШАДИ —
ВЕСТНИЦЫ, ПРИСЛАННОЙ В НОЧИ ПУСТОТОЙ-ПУСТЫНЕЙ.
Событие будет развиваться следующим образом:
«Явится сменный караульный отряд. Дрого и его солдаты выйдут из Редута и направятся через галечные россыпи к Крепости. Когда они подойдут к крепостным стенам, Дрого произнесет пароль за себя и за своих людей, ворота откроются, сменившийся патруль выстроится в небольшом дворике, и Тронк начнет перекличку. Дрого же направится к коменданту, чтобы сообщить ему о странной лошади.
Вдруг окажется, что одного солдата-новобранца нет: он решил поймать лошадь и привести ее в гарнизон. По уставу каждого, кто пытается приникнуть в Крепость, не зная пароля, часовой должен убить».
ВЫСТРЕЛ ГРЯНУЛ В НОЧИ — СВОЙ СВОЕГО УБИЛ.
«Вдруг до Лаццари, приведшего лошадь, что-то дошло: мгновенно вспомнив суровый закон Крепости, он понял, что теперь ему конец. Но непонятно почему, вместо того чтобы бежать прочь, он отпустил поводи, пошел дальше один, громко крича:
– Это я, Лаццари! Ты что, не видишь? Чернявый, эй, Чернявый! Это я! Чего выставил винтовку? С ума, что ли, сошел, а, Чернявый?
Но на стене стоял уже не Чернявый, а обыкновенный солдат с каменным лицом и медленно поднимал дуло, целясь в своего друга. Уперев приклад в плечо, он с безмолвным отчаянием ожидал приказа: отставить. Тронк же по-прежнему был неподвижен и сверлил его взглядом.
То был уже не Чернявый, любивший позубоскалить с приятелями, а просто часовой Крепости в военной форме из темно-синего сукна с кожаной портупеей, такой же солдат, как все в этой ночи; обыкновенный часовой, который прицелился и уже нажимал на спусковой крючок.
– Ты же убил меня. Чернявый!
С этими словами Лоццари медленно повалился ничком. Тронк с непроницаемым лицом стоял все так же неподвижно, а в лабиринтах Крепости поднялась предвоенная суета».
На следующий день, утром, взвод где служил рядовой Лаццари, отказался приветствовать начальников, знамя он отказался приветствовать тоже.
«Достаточно было одного выстрела, простого винтовочного выстрела, чтобы вся Крепость встрепенулась. Годами здесь царила тишина: все вечно прислушивались к Северу, чтобы вовремя уловить голос надвигающейся войны, – слишком долго она длилась, эта тишина».
Первый выстрел грянул…
ТЕХ, ДЛЯ КОГО АБСТРАКТНЫЙ УСТАВ ВЫШЕ ВСЕГО,
ЧТО НАЗЫВАЕТСЯ ЖИВОЙ ЖИЗНЬЮ, И ТЕХ, КТО ХРАНИТ В СЕБЕ ЧЕЛОВЕЧНОСТЬ
ВОПРЕКИ АБСУРДНОСТИ АБСТРАКТНОГО УСТАВА.
«Майора Матти восхитила точность выстрела.
«Дай ему еще приз, сволочь, за то, что он красиво
убил человека», — думал возмущенный Дрого.
Изменить ничего было нельзя: выстрел прозвучал —
будто начались военные действия».
Более того, доведенный до бешенства неповиновением ему лично Матти отхлестал стеком солдат, приговаривая: «БАСТАРДЫ», сукины дети, подонки, ублюдки».
Не понял майор Матти, что понятие «бастард»
относится не к солдатам, а к нему самому.
Тем самым он выдал тайну крепости:
став по воле судьбы тюрьмой,
крепость Бастиани порождает бастардов —
тех, в ком нет ни капли человечности,
все выбил бесчеловечный устав.
ЧТО НАЗЫВАЕТСЯ ЖИВОЙ ЖИЗНЬЮ, И ТЕХ, КТО ХРАНИТ В СЕБЕ ЧЕЛОВЕЧНОСТЬ
ВОПРЕКИ АБСУРДНОСТИ АБСТРАКТНОГО УСТАВА.
Почему молчал Дрого, возмущенный поведением Матти? Субординация превыше всего? Или…
«В нем уже пустили корни рутина, воинское тщеславие, привязанность к этим стенам, которые стали привычным атрибутом его повседневной жизни…
Очень похоже, что размеренный ритм службы засосал его. Он привык нести дежурства по караулу, которые вначале казались невыносимо утомительными, постепенно усвоил требования устава, изучил любимые словечки и причуды начальства, топографию редутов, посты часовых, уголки, где можно было укрыться от ветра, сигналы труб. Все эти повседневные, обыденные вещи стали как бы частью его самого».
Крепость всех лейтенантов победит?
Даже Пьетро Ангустину? Господи, помоги…
«Дрого слышал, как часовой густым басом напевает какую-то заунывную песню. Слова, которых Дрого разобрать не мог, накладывались на протяжный и бесконечный мотив. Разговаривать, а тем более петь на посту строжайше запрещалось. Солдата следовало наказать…».
«Наконец Дрого понял, и по спине его медленно пополз холодок. Да это же вода, голос далекого водопада, с грохотом срывавшегося с ближних скалистых склонов. Ветер колебал длинную водяную струю, таинственно играло эхо, камни по-разному отзывались на удары струи, и все это создавало иллюзию человеческого голоса, бормотавшего и бормотавшего какие-то слова, слова нашей жизни…
Пел не солдат, не человек, способный чувствовать холод, наказание, любовь. ПЕЛИ ВРАЖДЕБНЫЕ ЕМУ ГОРЫ. Какая обидная ошибка, подумал Дрого, может, и в жизни все вот так: мы считаем, что вокруг нас люди, такие же, как мы, но вместо них только холод, только камни, с их непонятным языком.
Хочешь пожать руку друга, но твоя протянутая рука
безвольно опускается и улыбка гаснет: оказывается,
РЯДОМ – НИКОГО И ТЫ ТАК ОДИНОК».
ПО ВОЛЕ ВРАЖДЕБНЫХ ЕМУ ГОР.
«Таинственная лошадь исчезла. А когда наступил рассвет, с Нового редута увидели на северной равнине крошечную черную полоску. Когда рассвело совсем, на белом фоне пустыни стала отчетливо видна колонна людей, направлявшихся в сторону Крепости.
Над всем уже господствовало острое и непривычное чувство – чувство всеобщего нетерпеливого ожидания, словно час пробил, великий момент настал и возврата быть уже не может. Полковник всматривался в эту проклятую, вечно безлюдную равнину.
Выходит, ждали не зря, выходит,
все эти годы не потрачены впустую,
и старая Крепость еще может
сослужить свою службу».
И ВОЗВРАТА К ПРЕЖНЕМУ БЕЗДЕЙСТВИЮ БЫТЬ НЕ МОЖЕТ.
ЭТО ПРАВДА ИЛИ ОБМАН, ОЧЕРЕДНАЯ ИЛЛЮЗИЯ???
«Стены Крепости старые, винтовки старые, пушки старые, все, абсолютно все здесь устарело, лишь солдатские сердца молоды. В общем, надеяться тебе, полковник, собственно, не на что. Надеяться! О, как бы ему хотелось перестать надеяться, ведь именно на эти надежды он положил свою жизнь – сколько там ее осталось?
Колонне чужеземцев не было видно конца.
Война, война, думал полковник, стараясь отогнать эту мысль, как какое-нибудь запретное желание. Слова Матти вновь пробудили в нем надежду, и она наполнила его душу восторгом».
НИЧТО КРЕПОСТИ НЕ УГРОЖАЕТ, И ОЧЕНЬ ХОРОШО,
ЧТО ПОЛКОВНИК НЕ СПЕШИЛ ОТДАВАТЬ ВОЕННЫЙ ПРИКАЗ.
«Теперь все боялись пропустить особый сигнал, сигнал настоящей боевой тревоги, которого никому из солдат еще не посчастливилось слышать.
Только комендант Крепости мог отдать приказ трубить этот сигнал, и все мысли были обращены к полковнику: солдаты ждали, когда он поднимется на стены и пройдет их из конца в конец; они уже представляли себе, как он приближается, горделиво улыбаясь и внимательно заглядывая в глаза каждому. Для него, должно быть, тоже наступил особенный день, разве не ушла на ожидание этого момента вся его жизнь?
Но… С какой-то непонятной апатией полковник хладнокровно наблюдал за приближением чужеземцев, не обнаруживая ни печали, ни радости, будто все это его вообще не касалось».
И хорошо, что полковник проявил
сверхчеловеческую выдержку.
Явился гонец из Генерального штаба,
и все встало на свои прежние места:
обман, опять обман…
КТО С КЕМ ИГРАЕТ? ГЛАВНОЕ — НИЧТО НЕ ПРИНИМАТЬ ВСЕРЬЕЗ.
«– Вам известно, – продолжал полковник нарочито безразличным тоном, стараясь не выдать всей накопившейся в душе горечи, – что пограничные столбы и другие демаркационные знаки были установлены нами много лет назад. Но, как сообщает его превосходительство, остался один неразмеченный участок. Для завершения этой работы на место отправится подразделение под командованием капитана и одного из младших офицеров. Участок находится в горах, там, где тянутся две или три параллельные гряды.
Нет нужды добавлять, как БЫЛО БЫ ХОРОШО, ЕСЛИ БЫ МЫ СМОГЛИ ПРОДВИНУТЬСЯ ПОГЛУБЖЕ И ОСТАВИТЬ СЕВЕРНЫЙ СКЛОН ЗА СОБОЙ. Дело не в том, что он так уж важен в стратегическом отношении, надеюсь, вы понимаете, что там, наверху, никакие военные действия невозможны, да и для маневров место неподходящее…».
Опять какие-то бессмысленные потуги
оживить «МЕРТВУЮ ГРАНИЦУ».
А может быть, смысл есть,
но он скрыт даже от полковника?
Кажется, и я начала ждать войны…
«Отряд уже продвигался среди скал. Со всех сторон вздымались страшные серые стены, казалось, ущелье тянется куда-то на невероятную высоту.
Вдруг с верхушки нависавшей над ними серой стены донесся шум обвала. Камни, с силой ударяясь о скалы, рикошетируя и поднимая облачка пыли, с бешеной скоростью неслись вниз, в пропасть. Громоподобный гул катился от стены к стене.
Неожиданный обвал продолжался несколько минут, но вскоре, так и не достигнув дна глубоких каньонов, камнепад прекратился; до галечника, где они остановились, докатилось лишь два-три камешка.
Все примолкли: в грохоте обвала ощущалось
присутствие какой-то ВРАЖДЕБНОЙ СИЛЫ».
С НЕКИМИ АМБИЦИОЗНЫМИ ДОПОЛНЕНИЯМИ,
НЕ ИМЕЮЩИМИ ВОЕННОГО ЗНАЧЕНИЯ.
«Вооруженный отряд из четырех десятков человек вышел из Крепости на северную сторону. У всех были тяжелые, подбитые шипами ботинки. Один только Ангустина шел в сапогах.
Скажите, какой гордый! Ну ничего, скоро ты у меня хватишь лиха, думал майор и подгонял отряд даже на самых трудных участках, хотя ему было известно, что Ангустина не отличается крепким здоровьем. Между тем они уже добрались до основания отвесных склонов. Щебень здесь был мельче, ноги вязли в нем, и вытаскивать их становилось все труднее».
Не могу не добавить…
Ангустино СПЕЦИАЛЬНО отправился в горы
в сапогах: у него была ЦЕЛЬ, никому неведомая.
Он больше не хотел в Крепость возвращаться.
НЕ ИМЕЮЩИМИ ВОЕННОГО ЗНАЧЕНИЯ.
«Последние признаки знакомого пейзажа исчезли,
уступив место БЕЗЖИЗНЕННОМУ УНЫНИЮ ГОР.
Солнце стояло уже высоко и освещало самые дальние пики, но свет этот не был чистым и ярким, как обычно в тихие осенние утра. По небу медленно и равномерно расползалась какая-то странная, зловещая дымка.
Вечер надвигался все стремительнее, хотя плотный слой серых туч над головой не позволял определить, как скоро зайдет солнце. Вдобавок начало холодать. Из долины вырвался сердитый ветер, и слышно было, как он воет в трещинах».
НЕ ИМЕЮЩИМИ ВОЕННОГО ЗНАЧЕНИЯ…
– А северяне-то уже на гребне! – крикнул сержант.
Небо между тем совсем потемнело. Окружающие их скалы, потускневшие стенки на противоположной стороне ущелья, дно пропасти – все приобрело какой-то зловещий лиловатый оттенок. Небольшие вороны с резким карканьем летали вдоль ребристых выступов: казалось, они предупреждают друг друга о надвигающейся опасности.
Вдруг повалил снег – густой и тяжелый, совсем как зимой. И кто бы мог подумать – за несколько минут щебенка, покрывавшая карниз, стала совсем белой, тогда как все остальное погрузилось в темноту.
Наступило долгое молчание. Лишь с тихим шорохом сыпал снег да время от времени кто-нибудь кашлял. Видимости не было почти никакой».
НЕ ТОЛЬКО НА ВОЙНЕ, НО И В БУЙСТВЕ СНЕЖНОЙ МЕТЕЛИ.
«Майор бросил на Ангустину взгляд, в котором сквозил вызов. Он рассчитывал, что лейтенант испугается, но ошибся. Зато было заметно, что даже после такого короткого перехода Ангустина весь взмок; его элегантная форма измялась.
Скажите, гордый какой, опять подумал майор. Что ж, посмотрим, что ты запоешь потом. Он сразу повел группу дальше, заставляя солдат двигаться все быстрее и время от времени поглядывая назад, на Ангустину. Да, как он предполагал и надеялся, сапоги начали натирать лейтенанту ноги. Не то чтобы Ангустина сбавил темп или на лице его были написаны муки. Нет, это было заметно по тому, как он ступал, и по выражению суровой решимости на его лице».
«Ужасный холод пронизывал всех. Казалось, что они уже не смогут ни сдвинуться с места, ни даже лечь.
В это время Ангустина, весь покрытый смерзшейся снежной коркой, собрав последние силы, разгладил свои мокрые усы и старательно расправил складки шинели – но не для того, чтобы поплотнее закутаться в нее и согреться, нет, у него было иное тайное намерение».
НЕ ТОЛЬКО НА ВОЙНЕ.
«Ангустина был бледен, из-под фуражки стекали ручейки пота, мундир был – хоть выжимай. Но лейтенант стиснул зубы и крепился: скорее бы он умер, чем спасовал. Незаметно для других он действительно поглядывал вверх, стараясь угадать, когда наступит конец мучительному подъему.
Пытаясь скрыть, что на крутизне дыхание у него срывается, Ангустина добавил:
– Жаль только…
– Что?.. – спросил майор, надеясь услышать от лейтенанта жалобу на усталость.
– Жаль, что нельзя приходить сюда почаще, места здесь очень красивые, – сказал тот и по обыкновению отстраненно улыбнулся».
НЕ ТОЛЬКО НА ВОЙНЕ.
«Снегопад прекратился, ветер жалобно завывал среди скалистых утесов, кружил ледяную пыль, колебал язычки пламени за стеклами фонарей. Ангустина, казалось, ничего этого уже не сознавал и лежал неподвижно, откинувшись на камень и не сводя глаз с далеких огней Крепости.
– Лейтенант! Ну же, идите сюда, под выступ, там вам не выдержать, вы замерзнете. Идите, тут Тони соорудил что-то вроде навеса.
– Спасибо, – едва слышно прошептал Ангустина и, поскольку говорить ему было очень трудно, слегка приподнял руку, давая понять, что для него теперь это не имеет значения, что все это совершенные пустяки.
Несколько минут слышалось лишь хриплое завывание ветра. У солдат, сгрудившихся под скалами, где было потеплее, отпала всякая охота шутить, и они молча боролись с холодом».
НЕ ТОЛЬКО НА ВОЙНЕ.
«Когда ветер на минутку стих, Ангустина слегка приподнял голову, медленно разжал губы, чтобы сказать что-то, но успел только вымолвить: «Надо бы завтра…» Всего три слова, и произнесены они были до того тихо, что их едва расслышали.
Голова Ангустины безвольно упала на грудь.
Белая застывшая рука его лежала неподвижно
в складке шинели, рот был закрыт,
а губы снова сложились в слабую улыбку.
Вот так, с каким-то почти сверхчеловеческим
благородством он УДАЛИЛСЯ В НОЧЬ».
«ЗАВТРА» ДЛЯ АНГУСТИНЫ БУДЕТ ТЕМ,
ЧТО ЛЕЖИТ ЗА СРОКАМИ ЕГО ЖИЗНИ.
НЕ ТОЛЬКО НА ВОЙНЕ.
Капитан Ортиц сказал все, что другие хотели бы
сказать, но не смогли: мудрости не хватило…
«– В конце концов каждый получает то, чего заслуживает. Ангустина, к примеру, был готов платить по самому высокому счету, а мы – нет. Наверное, в этом все дело. Может, у нас запросы слишком велики? А в общем, каждый получает то, чего заслуживает.
– Я видел, как было с другими. Постепенно они так привыкали к Крепости, что становились ее пленниками и теряли способность сдвинуться с места. Старики в тридцать лет!
– Он был слаб и нездоров. Ему было хуже, чем всем нам. Он, как и мы, не схватился с врагом и войны, как и мы, не узнал.
А ПОГИБ ВСЕ-ТАКИ, КАК ВОИН.
СЛОВНО ПУЛЮ В СЕРДЦЕ ПОЛУЧИЛ.
ГЕРОЙ, НИЧЕГО НЕ СКАЖЕШЬ.
– Однако ж никто не стрелял. Для всех, кто шел в тот день с ним, шансы были равны, никаких преимуществ он не имел, разве что умереть ему было легче, чем другим. А другие… что они, в сущности, сделали? Для других этот день был почти таким же, как и все остальные».
На переднем плане полковник граф Филимор — Витторио Гассман.
После смерти лейтенанта Ангустины (фон Аммерлинга) события в Крепости не прекращались — каждый год (может быть, реже) что-нибудь новое происходило…
Дрого возглавил кортеж с саркофагом, увозившим тело Аммерлинга в город. Находясь у себя дома, Джованни почувствовал, что городская жизнь ему более чужда, чем эта — в «МЕРТВОЙ ПУСТЫНЕ». В городе же начался у него кашель, будто друг передал ему в наследство «болезнь Ангустины».
Полковник Филимор перевел майора Матти в другой гарнизон, выхлопотав ему чин подполковника. Обвинения Матти он прекратил страшными словами: «Вам никогда не понять причин смерти графа фон Аммерлинга, потому что Вы не обладаете ни одним из его качеств».
Началось сокращение личного состава гарнизона в Бастиани. По словам графа Филимора, наверху решили, что он отслужил свое, слишком стар стал, а потому должен оставить крепость под ответственность более молодым.
Приказ есть приказ.
Ортиц стал майором и комендантом крепости. Дрого стал капитаном по выслуге лет. Первого приказа майора Ортица капитан Дрого не мог понять.
Озаглавлен он был так: «Пресечь паникерские и ложные слухи». «В соответствии с четким указанием верховного командования предлагаю младшему офицерскому составу и солдатам не принимать на веру, не повторять и не распространять лишенные какого бы то ни было основания тревожные слухи о мнимой опасности нападения на наши границы.
Подобные слухи не только нежелательны по вполне очевидным причинам дисциплинарного порядка, но МОГУТ ПОДОРВАТЬ НОРМАЛЬНЫЕ ДОБРОСЕРДЕЧНЫЕ ОТНОШЕНИЯ С ПОГРАНИЧНЫМ ГОСУДАРСТВОМ и вызвать в войсках излишнюю нервозность, мешающую нормальному несению службы. Я требую, чтобы дежурство часовых осуществлялось традиционными методами, исключающими прежде всего применение оптических приборов, не предусмотренных уставом.
Нередко используемые без всякой надобности, они могут стать причиной ошибок и неверного истолкования фактов. Каждому владеющему таким прибором предлагаю доложить о нем командиру своего подразделения, на которого возлагается обязанность изъять оный и держать у себя на хранении».
Поводом для издания подобного приказа, стало открытие, сделанное Семионом, которым он поделился с Дрого. Они вдвоем стали следить за огнями в тумане Татарской пустыни, что не были видимы в гарнизонных биноклях. Семион догадался: кто-то хочет усыпить нашу бдительность. Дрого согласился.
Дрого в свое время спрашивал у Ортица:
– Все эти страсти, эти слухи о татарских ордах… в них никто, значит, и не верил?
– Еще как верили! – ответил тогда Ортиц. – Верили. Все это не так просто… Здесь, наверху, люди живут почти как в ссылке. Нужна же какая-то отдушина, люди должны на что-то надеяться. Кому-то первому взбрело это в голову, потом пошли разговоры о татарских ордах, разве теперь узнаешь, кто именно пустил слух?..
– МОЖЕТ БЫТЬ ДЕЛО В САМОЙ МЕСТНОСТИ? – размышлял Дрого. – ВЕДЬ КАК ПОГЛЯДИШЬ НА ЭТУ ПУСТЫНЮ, ТУМАННУЮ ДЫМКУ ВДАЛИ. МЕСТНОСТЬ РАСПОЛАГАЕТ…
Если бы огни принадлежали кочевникам,
они бы перемещались в пространстве.
Эти не сдвигались с места.
«Время непонятным образом все ускоряло свой бег, проглатывая день за днем. Не успеешь оглянуться – наступает ночь, солнце огибает землю с другой стороны и поднимается снова, чтобы осветить засыпанный снегом мир.
Если смотреть на Север в бинокль (подзорную трубу они сдали), скалы, пустыня, пелена тумана вдали и никаких признаков жизни, на самом деле…»
Семион с Дрого пришли к выводу, что там ОНИ — войска, пришедшие с Севера. ОНИ строят дорогу в Пустыне, чтобы увеличить быстроходность войск, подвести артиллерию.
Дрого, уверенный в том, что «ТАТАРЫ СТРОЯТ В НЕВИДИМОЙ ДАЛИ ДОРОГУ», беспокоится… Если ОНИ будут продвигаться так медленно, строительство может занять многие годы.
«Но все-таки однажды вечером кто-то, пусть и в туманных выражениях, первым заговорил о ВОЙНЕ, и казавшаяся несбыточной надежда вновь задышала в стенах Крепости.
Позднее оказалось, на строительство ушло
пятнадцать бесконечно долгих лет,
хотя пронеслись они быстро, как сон».
«Пятнадцать лет для гор – сущий пустяк, и даже на бастионах Крепости они не оставили сколько-нибудь заметного следа. Но для людей путь этот был долог, хотя самим им и кажется, что годы пролетели как-то незаметно. Люди в Крепости почти все те же; все тот же распорядок, те же смены караула, те же разговоры ведут по вечерам офицеры. Но, если хорошенько вглядеться, можно заметить, что время все-таки наложило свой отпечаток на лица.
Жизнь Дрого стала короче на целых пятнадцать лет.
Однако он не чувствует в себе особых перемен:
ВРЕМЯ ПРОМЧАЛОСЬ ДО ТОГО БЫСТРО,
ЧТО ЕГО ДУША НЕ УСПЕЛА СОСТАРИТЬСЯ.
И хотя смутная тревога о безвозвратно ушедшем времени с каждым днем заявляет о себе все сильнее, Дрого упорно не расстается с иллюзией, что самое главное у него еще впереди. Джованни терпеливо ждет своего часа, который все не наступает, он не думает о том, что будущее страшно укоротилось, что оно уже не такое, как прежде, когда казалось чуть ли не бесконечным – этаким неисчерпаемым богатством, которое можно тратить без оглядки».
Первый приказ Ортица, ставшего полковником, гласил: оставить Дальний редут за ненадобностью. Капитан Дрого позволил себе заметить: происходят вещи, которые я категорически не могу понять — ПОДОБНЫЙ ПРИКАЗ НЕ МОЖЕТ ИСХОДИТЬ ОТ ВАС.
Тем же приказом капитан Дрого был назначен командиром дозора, который должен посещать брошенный редут каждые восемь дней.
Однажды Дрого увидел, как под Редутом остановились четыре всадника на белых конях. Когда всадники умчались в сторону северных гор, он смог разглядеть копье, воткнутое в землю.
Это — символ, с его помощью объявляется начало военных действий. За символическим жестом ничего не последовало.
В Крепости организуется торжественное прощание с полковником Ортицем. Он не получает новое назначение. Он отправлен на пенсию. «Выполнять приказы — единственное, что я умею в жизни», — говорит Ортиц при расставании с Бастиани.
Дрого провожает Ортица. Они вместе проезжают через ЛАБИРИНТ, что, оказывается, имеет один выход из тупика — в НИКУДА.
– Какое солнце! – сказал Ортиц, глядя слегка помутневшими от старости глазами на стены своей Крепости, которую он покидал навсегда.
А стены оставались все такими же – желтоватыми и сулящими необыкновенные приключения. Ортиц пристально глядел на них, и никто, кроме Дрого, не мог бы догадаться, как он страдает.
Ортиц прощается с Дрого,
своим конем и пускает себе пулю в лоб.
Ортиц погибает не в бою — в ЧИСТОМ ПОЛЕ,
в которое преображается ПУСТОТА-ПУСТЫНЯ.
ВСЕ — СЧЕТЫ ЗАКОНЧЕНЫ И С ПРОСТРАНСТВОМ
И С ВРЕМЕНЕМ УКРАДЕННОЙ ЖИЗНИ.
Семион становится комендантом Крепости, Дрого (уже не могущий скрыть своей болезни) — заместителем коменданта. Они оба верят в свое «ЗАВТРА», не зная о пророчестве, оставленном им Ортицем.
В КРЕПОСТИ ПО-ПРЕЖНЕМУ
НЕ БУДЕТ ПРОИСХОДИТЬ НИЧЕГО.
«Именно в это время Дрого поймет, что люди, какими бы близкими ни были их отношения, в сущности, всегда чужие друг другу: если человеку плохо, боль остается только его болью, никто другой не может взять на себя хотя бы малую ее толику; если человек страдает, другие этих страданий не чувствуют, даже если их соединяет с ним настоящая любовь. И это порождает в жизни ОДИНОЧЕСТВО».
Спускалась с Севера в сторону Крепости
кишащая масса людей и повозок.
Это были уже не жалкие вооруженные отряды,
занимавшиеся разметкой границы.
Явилось наконец войско северян.
.
НАШИ ЖДУТ ПРИКАЗА СВЕРХУ, А ОН НЕ ИДЕТ…
Дрого: Нужно открыть огонь и помешать им
развернуться в полном боевом порядке.
Семион: Не могу, а вдруг это — провокация.
Дрого: Для провокации целые армии
не приходят в движение.
Когда авангард войск становится различим без труда, Дрого теряет сознание: силы его иссякли, так и не дождавшись боя.
«Дрого, действительно, изменился. Ему пятьдесят четыре года, он уже майор и помощник коменданта немногочисленного гарнизона Крепости. Еще недавно перемены в нем как-то не бросались в глаза и его никак нельзя было назвать стариком.
И вот теперь до сознания Дрого доходит, что за время его службы в Бастиани сменилось целое поколение, что он уже перевалил через роковую черту, в лагерь стариков, к которому, как ему показалось в тот далекий день, принадлежал Ортиц. Разменявший пятый десяток, не совершивший в жизни ничего значительного, оставшийся без детей, без единого близкого существа на всем белом свете, Джованни чувствует, что его жизнь покатилась под уклон».
«Но сам Дрого не чувствовал улучшения. Сильные головные боли и изнурительное расстройство желудка, которыми он страдал первое время, действительно прошли; никаких особых физических страданий он больше не испытывал. Но силы почему-то все убывали.
Иногда Дрого поднимался с кровати – ему казалось, что он чувствует себя немного лучше, – самостоятельно доходил до зеркала, но глядевшее на него оттуда страшное лицо землистого цвета с ввалившимися щеками не оставляло никаких иллюзий. С затуманенными от головокружения глазами он, пошатываясь, возвращался в постель и проклинал врача, который не мог его вылечить».
«— У меня даже есть для тебя приятная новость: сегодня за тобой прибудет отличный экипаж. Война войной, а дружба прежде всего… – сказал Семион, собравшись с духом.
Дрого так и затрясся. Его, пожертвовавшего всем ради встречи с врагом, его, больше трех десятков лет жившего этой единственной надеждой, изгоняют из Крепости именно теперь, когда враг наконец-то у ворот.
Семион показал ему депешу. Генерал сообщал, что в целях безопасности и пресечения возможных провокаций со стороны противника два полка — 17-й пехотный и еще один, усиленный легкой артиллерией, — придаются в помощь гарнизону Крепости. По мере возможности надо восстановить гарнизон в прежних масштабах и расквартировать вновь прибывших солдат и офицеров».
Все, что может сделать Дрого для решения задачи, —
освободить свое помещение.
ЧТО ТРЕБУЕТ ЧУВСТВО ЧЕСТИ ПОДЧИНЕННОГО.
Дрого говорит, что отдал Крепости лучшие годы своей жизни и считает себя вправе хотя бы подождать до последней минуты.
Семион отвечает: в приказе он укажет,
что Дрого сопротивлялся до последнего,
что его мужество всегда было примером для всех —
и в жизни, и в умении принять решение.
Прощай.
«И экипаж, подпрыгивая, покатил по каменистому плато; путь Дрого лежал теперь к его последнему приюту. Мотая при каждом толчке головой, он повернулся на сиденье и не отрывал глаз от желтых крепостных стен, которые становились все ниже и ниже.
Там, наверху, вдали от остального мира, провел он свою жизнь; там, в ожидании врагов, он промучился больше тридцати лет, теперь же, когда враг у ворот, его прогнали. А те, кто отсиживались в городе, наслаждаясь легкой и веселой жизнью, вот они, пожалуйста, явились на перевал с высокомерными, пренебрежительными улыбками – за чужой славой».
«Дрого не мог оторвать взгляда от желтоватых стен Крепости, геометрически четких силуэтов казарм и пороховых складов, и скупые горькие слезы медленно катились по его морщинистым щекам. Какой жалкий финал, и ничего уже не поделаешь.
Ничего, ровным счетом ничего не осталось у Дрого, он один на всем белом свете, совсем больной. Его выгнали из Крепости как прокаженного. «Ах вы, проклятые, ах проклятые», – бормотал он. А потом решил: будь что будет, не надо больше ни о чем думать, иначе сердце разорвется от обиды и гнева.
А Крепость, вписанная в горный ландшафт, становилась все меньше, все приземистее, и стены ее в этот весенний день приобрели какой-то странный оттенок».
В фильме жизненный путь Дрого заканчивается
в карете с поднятым верхом.
В книге его жизненный путь продолжается.
Здесь включите, пожалуйста, музыку Эннио Морриконе.
«Часов в пять они добрались до постоялого двора у дороги, тянувшейся вдоль ущелья. Наверху, как мираж, высилось хаотическое нагромождение унылых гор – и покрытых зеленью, и обнаженных, с красноватыми склонами, где, возможно, никогда не ступала нога человека. Внизу бурлил поток.
Дрого увидел проплывавшие мимо молодые потные и раскрасневшиеся от здоровой усталости лица, глаза, удивленно разглядывавшие его.
Только офицеры отдали ему честь. В удалявшемся разноголосье он разобрал чьи-то слова: «А старикашка-то едет со всеми удобствами!» Но никто не рассмеялся шутке. Эти люди идут на битву, а он трусливо бежит в долину. Вот чудной офицер, наверно, думали солдаты, если только по лицу его не поняли, что И ОН ТОЖЕ НАПРАВЛЯЕТСЯ НАВСТРЕЧУ СМЕРТИ».
«Прекрасно, должно быть, погибнуть под открытым небом, в яростной схватке, когда ты еще молод и крепок телом, под победные звуки фанфар; обиднее, конечно, умереть от раны, после долгих мучений, в госпитальной палате; еще горше закончить дни в своей постели, под сочувственные причитания родных, среди притушенных ламп и пузырьков с лекарствами.
НО СОВСЕМ УЖ НЕВЫНОСИМО УМЕРЕТЬ
В ЧУЖОЙ, НИКОМУ НЕВЕДОМОЙ ДЕРЕВНЕ,
НА ОБЫКНОВЕННОЙ ГОСТИНИЧНОЙ КОЙКЕ,
СТАРЫМ И УРОДЛИВЫМ,
НИКОГО НЕ ОСТАВИВ НА ЭТОМ СВЕТЕ.
Так смелей же, Дрого, у тебя осталась последняя карта, ты должен встретить смерть как солдат, пусть твоя неудавшаяся жизнь хоть окончится красиво. Ты должен наконец отомстить судьбе; никто не вознесет тебе хвалу, никто не назовет героем, но уже из-за одного этого стоит принять вызов. Твердо переступи границу тени, гордо, как на параде, выпятив грудь, и даже улыбнись, если удастся. В конце концов, совесть твоя не слишком отягощена, и Господь сумеет тебя простить…»
«Такие слова – что-то вроде молитвы – говорил себе Джованни, чувствуя, как все туже сжимается вокруг него заключительный виток жизни. И из глубокого колодца, куда кануло все прошлое, все несбывшиеся мечты и перенесенные унижения, поднялась сила, на которую он никогда не посмел бы рассчитывать.
С НЕВЫРАЗИМОЙ РАДОСТЬЮ ДЖОВАННИ ЗАМЕТИЛ,
ЧТО ОН СОВЕРШЕННО СПОКОЕН И ЧУТЬ ЛИ НЕ САМ
РВЕТСЯ ПОСКОРЕЕ ПРОЙТИ ЭТО ИСПЫТАНИЕ.
ЗНАЧИТ, НЕЛЬЗЯ ТРЕБОВАТЬ ОТ ЖИЗНИ ВСЕГО?
ТЫ ТАК СЧИТАЕШЬ, СЕМИОН?
СЕЙЧАС ДРОГО ТЕБЕ ПОКАЖЕТ. СМЕЛЕЙ ЖЕ, ДРОГО.
И он попробовал бороться, не сдаваться, посмеяться над страшной мыслью. Все силы своей души вложил он в этот отчаянный порыв, словно один шел сражаться с целой армией. И сразу же былые страхи рассеялись, призраки сникли, смерть утратила свой ужасный облик, превратившись в нечто простое и согласное с природой.
МАЙОР ДЖОВАННИ ДРОГО,
ИЗНУРЕННЫЙ БОЛЕЗНЬЮ И ГОДАМИ ЧЕЛОВЕК,
ПОШЕЛ ГРУДЬЮ НА ОГРОМНЫЙ ЧЕРНЫЙ ПОРТАЛ
И УВИДЕЛ, ЧТО СТВОРКИ ЕГО РУШАТСЯ,
ОТКРЫВАЯ ПУТЬ К СВЕТУ».
«Сущим пустяком казались ему теперь тяготы жизни на эскарпах Крепости, наблюдение за унылой северной пустыней, отчаяние из-за несложившейся карьеры, долгие годы ожидания. Теперь можно было не завидовать даже Ангустине. Да, Ангустина умер на вершине горы, в круговерти бури, ушел из жизни и впрямь очень красиво. Но куда более заманчиво окончить жизнь геройски в условиях, выпавших на долю Дрого, обессиленного, отвергнутого, оказавшегося среди незнакомых людей. Одно только огорчало его – что уйдет он из этого мира в таком жалком виде: иссохшее тело, выпирающие кости, дряблая, бледная кожа.
В комнате стало совсем темно,
лишь с большим трудом можно было различить
белеющую постель, все остальное сделалось черным.
Скоро покажется ЛУНА.
Успеет ли Дрого увидеть ее или отойдет раньше? Дверь комнаты, поскрипывая, приоткрывается. Может, от ветра, от обыкновенного сквозняка, гуляющего по дому в такие неспокойные весенние ночи.
А может, это беззвучным шагом вошла ОНА и теперь приближается к креслу Дрого. Собрав последние силы, Джованни слегка выпрямляется в кресле, поправляет рукой воротничок мундира, еще раз бросает взгляд за окно, совсем короткий взгляд на последний свой кусочек звездного неба…
И В ТЕМНОТЕ, ХОТЯ НИКТО ЕГО НЕ ВИДИТ,
УЛЫБАЕТСЯ».
КТО ЭТО ОНА? СМЕРТЬ САМА…
Чтобы определить исторические реалии происходящих в «Татарской пустыне» событий, нужно совершить арифметическое действие и получить дату — 1937 год.
ГОТОВИТСЯ ВТОРАЯ МИРОВАЯ ВОЙНА.
СТРАНЫ ОПРЕДЕЛЯЮТ, КАКИМИ БУДУТ
ИХ «ДОБРОСОСЕДСКИЕ ОТНОШЕНИЯ»…
В 1940 ГОДУ ИЗДАЕТСЯ РОМАН-ПРИТЧА
ДИНО БУЦЦАТИ «ТАТАРСКАЯ ПУСТЫНЯ»,
В НЕЙ «ТАТАРЫ» — ВОЙСКА ФАШИСТСКОЙ ГЕРМАНИИ, РОЖДЕННЫЕ МОРОКОМ, СОЗДАВАЕМЫМ ТЬМОЙ ИНОБЫТИЯ ИЛИ ПУСТЫНЕЙ-ПУСТОТОЙ.
БУЦЦАТИ ПИШЕТ АНТИМИЛИТАРИСТСКИЙ РОМАН,
СТАВШИЙ «НЕПРОЧТЕННЫМ ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕМ»,
ИЛИ ПРОЧТЕННЫМ, НО ЛИШЬ В 1976 ГОДУ,
КОГДА ВЫШЕЛ ОДНОИМЕННЫЙ ФИЛЬМ.
ОБА ПРОИЗВЕДЕНИЯ — ПОДВИГ,
СОВЕРШЕННЫЙ НЕ НА ПОЛЕ БОЯ,
А ПРИ СОЗЕРЦАНИИ ПУСТЫНИ-ПУСТОТЫ.
Справа — крепость Бастиани в безбрежности Пустыни-Пустоты.
В «Солярисе» мыслящему Океану противостоит Космическая станция с экипажем в три человека, не считая «гостей». Здесь военная крепость становится «тюрьмой» для гарнизона, обреченного на бездействие, так как Пустыня — безжизненная Пустота, в которой ничего не происходит.
В обоих фильмах нет точных географических указаний, что не позволяет привязать происходящее к конкретным местам и событиям. Так знание говорит: «Татарская пустыня» снята в Иране, а Крепость — чудо мировой цивилизации Арг-е-Бам.
Есть и еще одно сходство,
видимое невооруженным глазом…
Оба фильма представляют собой
МЕТАФИЗИЧЕСКИЕ ПРИТЧИ,
В КОТОРЫХ ДЕЙСТВУЮТ ИРРЕАЛЬНЫЕ СИЛЫ.
На этом я, пожалуй, прерву рассказ, чтобы вернуться к параллели после того, как «выйду» из «Татарской пустыни». Вернусь, непременно, если Время позволит.