Никогда, никогда и ни за что не позволила бы я себе слова молвить о «Великом инквизиторе» — вершине в творчестве Достоевского, лежащей, естественно, выше границ моей профессиональной — теоретико-архитектурной — компетенции.
И вдруг, в 1990-е годы в моей личной библиотеке появился шедевр: «О ВЕЛИКОМ ИНКВИЗИТОРЕ — Достоевский и последующие: Леонтьев, Соловьёв, Розанов, Булгаков, Бердяев, Франк». «Сложитель, автор предисловия и цикла картин» — ЮРИЙ ИВАНОВИЧ СЕЛИВЕРСТОВ: архитектор, художник, философ…
Архитектор — безусловно: умеющий выявить сущность
сказанного и перевести её в предельно лаконичный —
символичный — образ.
Художник — несомненно: способный в линии запечатлеть
глубинное состояние Мировой души и духа,
соотнесённой с человеческой.
Философ — высочайший, в умозрениях которого мысли летают, фокусируются в точку, уходят в бесконечность ассоциаций, выстраиваются в параллели, заворачиваются спиралями…
Через двадцать лет я решилась прикоснуться
к «ВЕЛИКОМУ ИНКВИЗИТОРУ» Федора Достоевского
и к Трём циклам иллюстраций Юрия Селиверстова.
Если попытаться свести содержание поэмы «Великий инквизитор», сочинённой Иваном Карамазовым, можно будет сказать, что в ней речь идёт о том, как Сын Человеческий в очередной раз — не первый и не последний — снизошёл к людям, что «ждут его, любят его, надеются на него, жаждут пострадать и умереть за него, как и прежде».
Иван рассказывает… «И вот столько веков молило человечество с верой и пламенем: «Бо господи явися нам», столько веков взывало к нему, что он, в неизмеримом сострадании своём, возжелал снизойти к молящим. Снисходил, посещал он и до этого иных праведников, мучеников и святых отшельников ещё на земле, как и записано в их «житиях». У нас Тютчев, глубоко веровавший в правду слов своих, возвестил, что…
Удручённый ношей крестной
Всю тебя, земля родная,
В рабском виде царь небесный
Исходил благословляя».
Иван поясняет… «У меня на сцене является он (Сын Человеческий); правда, он ничего и не говорит в поэме, а только появляется и проходит. Пятнадцать веков уже минуло тому, как он дал обетование прийти во царствии своем, пятнадцать веков, как пророк его написал: «Се гряду скоро». «О дне же сем и часе не знает даже и сын, токмо лишь отец мой небесный», как изрёк он и сам ещё на земле.
Но человечество ждёт его с прежнею верой
и с прежним умилением. О, с большею даже верой,
ибо пятнадцать веков уже минуло с тех пор,
как прекратились залоги с небес человеку:
Верь тому, что сердце скажет,
Нет залогов от небес.
И только одна лишь вера в сказанное сердцем!»
Литография Ю. И. Селиверстова.
Я привела пример «антиномии»: это — Достоевский, это — не он.
Здесь утверждение (тезис) и отрицание (антитезис)
равно правдивы, при всём при том понять этой правды нельзя,
так как человеческий разум не может познать «вещи в себе».
«Антиномии» — порождения «чистого разума»,
загоняющие мыслящего человека в мучительнейшие тупики.
Иван-Достоевский спрашивает себя и сам отвечает:
Бога нет — Бог есть, в любом случае я его принимаю;
Божий мир ужасен — Божий мир прекрасен,
в любом случае я его отвергаю…
Что дальше? Мука — души невыносимое раздирание.
Инквизитор-Достоевский просит своего пленника:
ты — это Ты или подобие Его, не знаю,
в любом случае ответь мне на «вечные вопросы»,
иначе я от Бога отрекаюсь — презираю Его.
Что дальше? Смерть, жизнь пустую прерывающая,
так и не нашедшую ни одного положительного ответа
на вековечные вопросы бытия…
Первый триптих. В центре — приходящий к страждущему человечеству Спаситель, и проповедь инквизитора к людям.
На клапанах — параллельные размышления…
Приступаем к рассмотрению графических листов
Первого цикла — «Триптих триптиха» Селиверстова.
Приступаем к чтению содержательно соотнесённого с ними
текста «Великого инквизитора» Достоевского…
Иван Карамазов — брату Алёше: единственному слушателю его поэмы… «Видишь, действие у меня происходит в шестнадцатом столетии, а тогда, — тебе, впрочем, это должно быть известно ещё из классов, — тогда как раз было в обычае сводить в поэтических произведениях на землю горние силы. Я уж про Данта не говорю. Во Франции судейские клерки, а тоже и по монастырям монахи давали целые представления, в которых выводили на сцену Мадонну, ангелов, святых, Христа и самого бога. Тогда всё это было очень простодушно.
У нас в Москве, в допетровскую старину, такие же почти драматические представления, из Ветхого завета особенно, тоже совершались по временам; но, кроме драматических представлений, по всему миру ходило тогда много повестей и «стихов», в которых действовали по надобности святые, ангелы и вся сила небесная».
Перед нами сейчас развернётся МИСТЕРИЯ —
типичная и небывалая, необыкновенная…
Первый триптих. В центре слева — постоянно приходящий к людям
Спаситель, сораспявшийся миру…
МИСТЕРИЯ — представление, раскрывающее ТАИНСТВА БЫТИЯ.
Главное таинство — был ли «Спаситель, сораспявшийся миру».
Сокровенный вопрос, которого никому, даже себе не задашь, —
изменило ли к лучшему мир РАСПЯТИЕ СЫНА БОЖЬЕГО —
СЫНА ЧЕЛОВЕЧЕСКОГО? Стал ли он для мира СПАСИТЕЛЕМ?
Первый триптих. В центре слева — постоянно приходящий к людям
Спаситель, сораспявшийся миру. Фрагмент…
Главная задача инквизитора разбить иллюзии Иисуса Христа, который, возможно, думает, что «слёзы человечества восходят к нему по-прежнему». Инквизитор предлагает Спасителю посмотреть, каким стало человечество через пятнадцать веков после его распятия на Голгофе.
Есть ли среди людей те, ради которых
нужно было идти на смерть, или нет их…
Первый триптих. В центре справа — проповедь инквизитора людям.
«Он молчит. Глядит на инквизитора и не говорит ни слова.
Так и должно быть во всех даже случаях,
ибо Он уже всё сказал…
Сам старик (инквизитор) замечает ему, что он и права не имеет ничего прибавлять к тому, что уже прежде сказано. Если хочешь, так в этом и есть самая основная черта римского католичества, по моему мнению по крайней мере: «всё, дескать, передано тобою папе и всё, стало быть, теперь у папы, а ты хоть и не приходи теперь вовсе, не мешай до времени по крайней мере». В этом смысле они не только говорят, но и пишут, иезуиты по крайней мере. Это я сам читал у их богословов».
Первый триптих. В центре справа — проповедь инквизитора людям.
Фрагмент.
Опыт общения инквизитора с людьми убеждает,
что все они — СТАДО, среди которых нет ЛИЧНОСТЕЙ,
тем более нет людей СВОБОДНЫХ.
Единственное, чего хочет СТАДО —
это ЧУДА, ХЛЕБА ЗЕМНОГО, ПОКЛОНЕНИЯ-ПОДЧИНЕНИЯ
кому угодно, кто принимал бы за них решения.
Страшная антитеза? Попробуйте её отвергнуть как ложь.
Первый триптих. Левая створка, на которой изображено Древо познания
с Крестом распятия и со Смертью с косой, сидящей у подножия Древа…
Триптихи в Русском православии называются складнями трёхстворчатыми: есть центральная створка с содержательно главным сюжетом, есть две боковые створки, что напрямую могут быть и не связаны с содержанием того, что изображено на центральной створке.
В данном случае на боковых створках представлено по две «антиномии», расширяющих содержание «вечных вопросов», предлагаемых инквизитором Христу, до бесконечности бытия человеческого рода.
Первый триптих. Левый клапан — вопрос о бессмертии и вседозволенности.
Нижний фрагмент:Смерть с косою и убиенным агнецом у Древа жизни.
Вот они — «антиномии»:
Бессмертие — смерть, бунтарство — смирение.
Бессмертие даётся там — на небесах.
Смерть естественна для живущих на земле.
Зачем стремиться к невозможному, недоступному?
Человек по природе своей — бунтарь,
которому всё время что-то нужно.
Смиренному не нужно ничего сверх того, что у него есть,
зато он перед жизненными напастями беззащитен.
Что лучше — бунтовать или беспрекословно подчиняться?
Скажите, в чём она — неопровержимая правда?!
Первый триптих. Правая створка — со своими «антиномиями»:
руки созидающие и разрушающие, огонь согревающий и сожигающий…
Архитектура — объект созидания Нового мира —
Лучшего, что строится на века
во имя самоутверждения человеческого рода.
Человек собственными руками создаёт Вторую природу,
стремясь превзойти Творца в своих творениях.
Архитектура — объект разрушения Старого мира,
ставшего чуждым следующим поколениям.
Имея Свои представления о Правде, Добре, Красоте,
люди собственными руками разрушают созданное до них,
а разрушив всё до основания, начинают ему поклоняться.
КАКАЯ КРУГОВЕРТЬ, ДВИЖИМАЯ ЧИСТЫМ УМОЗРЕНИЕМ,
ДЛЯ КОТОРОГО РЕАЛИИ ДАЛЕКИ,
ДЛЯ КОТОРОГО РЕАЛИИ НЕ ВАЖНЫ. БУДТО БЫ…
Первый триптих. Правая створка — со своими «антиномиями»:
руки созидающие и разрушающие, огонь согревающий и сожигающий.
Фрагмент.
Художник рисует огненного петуха,
тем самым позволяя уточнить огненную «антиномию»…
Петух — солнечная птица: возвещающая рассвет,
прогоняющая ночных демонов…
Петух чёрный — колдовская и жертвенная птица,
служащая силам преисподней…
Петух красный (пламя) — символ огня и солнца.
Петух — атрибут Христа, провозглашающий новый день Веры…
Какой здесь Петух? И тот, и другой, и ни один из них,
потому что всё сказанное — и Правда, и Кривда.
Второй триптих. В центре — встреча Предвечного
и девяностолетнего старца на паперти возле Храма.
На клапанах — параллельные размышления…
Иван Карамазов даёт уточнение того события,
что изображено на центральной створке…
«Действие у меня в Испании, в Севилье, в самое страшное время инквизиции, когда во славу божию в стране ежедневно горели костры и «в великолепных автодафе (религиозных процессуальных действиях) сжигали злых еретиков».
О, это, конечно, было не то сошествие, в котором явится он, по обещанию своему, в конце времён во всей славе небесной и которое будет внезапно, «как молния, блистающая от востока до запада». Нет, он возжелал хоть на мгновенье посетить детей своих и именно там, где как раз затрещали костры еретиков. По безмерному милосердию своему он проходит ещё раз между людей в том самом образе человеческом, в котором ходил три года между людьми пятнадцать веков назад».
Второй триптих. Центр слева — Предвечный творит чудеса
на паперти возле Храма…
«Он снисходит на «стогны (площади) жаркие» южного города, как раз в котором всего лишь накануне в «великолепном автодафе», в присутствии короля, двора, рыцарей, кардиналов и прелестнейших придворных дам, при многочисленном населении всей Севильи, была сожжена кардиналом великим инквизитором разом чуть не целая сотня еретиков ad majorem gloriam Dei.
Он появился тихо, незаметно, и вот все — странно это — узнают его. Народ непобедимою силой стремится к нему, окружает его, нарастает кругом него, следует за ним».
Второй триптих. Центр слева (фрагмент) — Предвечный творит чудеса
на паперти возле Храма…
«Он молча проходит среди их с тихою улыбкой
бесконечного сострадания.
Солнце любви горит в его сердце,
лучи Света, Просвещения и Силы текут из очей его
и, изливаясь на людей, сотрясают их сердца
ответною любовью. Он простирает к ним руки,
благословляет их, и от прикосновения к нему,
даже лишь к одеждам его, исходит целящая сила.
Вот из толпы восклицает старик, слепой с детских лет: «Господи, исцели меня, да и я тебя узрю», и вот как бы чешуя сходит с глаз его, и слепой его видит. Народ плачет и целует землю, по которой идет он. Дети бросают пред ним цветы, поют и вопиют ему: «Осанна!» «Это он, это сам он, — повторяют все, — это должен быть он, это никто как он».
Второй триптих. Центр справа (фрагмент)) — Предвечный творит чудеса
на паперти возле Храма……
«Он останавливается на паперти Севильского собора в ту самую минуту, когда во храм вносят с плачем детский открытый белый гробик: в нём семилетняя девочка, единственная дочь одного знатного гражданина. Мёртвый ребенок лежит весь в цветах. «Он воскресит твоё дитя», — кричат из толпы плачущей матери. Вышедший навстречу гроба соборный патер смотрит в недоумении и хмурит брови. Но вот раздается вопль матери умершего ребенка. Она повергается к ногам его: «Если это ты, то воскреси дитя моё!» — восклицает она, простирая к нему руки.
Процессия останавливается, гробик опускают на паперть к ногам его. Он глядит с состраданием, и уста его тихо и ещё раз произносят: «Талифа куми» — «и восста девица». Девочка подымается в гробе, садится и смотрит, улыбаясь, удивлёнными раскрытыми глазками кругом. В руках её букет белых роз, с которым она лежала в гробу».
Второй триптих. Центр справа — девяностолетний старец наблюдает,
как Предвечный творит чудеса на паперти возле Храма…
«В народе смятение, крики, рыдания, и вот, в эту самую минуту, вдруг проходит мимо собора по площади сам кардинал великий инквизитор. Это девяностолетний почти старик, высокий и прямой, с иссохшим лицом, со впалыми глазами, но из которых еще светится, как огненная искорка, блеск. О, он не в великолепных кардинальских одеждах своих, в каких красовался вчера пред народом, когда сжигали врагов римской веры, — нет, в эту минуту он лишь в старой, грубой монашеской своей рясе. За ним в известном расстоянии следуют мрачные помощники и рабы его и «священная» стража».
Второй триптих. Центр справа (фрагмент) — девяностолетний старец наблюдает, как Предвечный творит чудеса на паперти возле Храма…
«Он (великий инквизитор) останавливается пред толпой и наблюдает издали. Он всё видел, он видел, как поставили гроб у ног его, видел, как воскресла девица, и лицо его омрачилось. Он хмурит седые густые брови свои, и взгляд его сверкает зловещим огнём. Он простирает перст свой и велит стражам взять его.
И вот, такова его сила и до того уже приучен, покорен и трепетно послушен ему народ, что толпа немедленно раздвигается пред стражами, и те, среди гробового молчания, вдруг наступившего, налагают на него руки и уводят его.
Толпа моментально, вся как один человек,
склоняется головами до земли пред старцем инквизитором,
тот молча благословляет народ и проходит мимо».
Второй триптих. Левая створка — человеческие и нечеловеческие лица…
но теперь это кончено, и кончено крепко.Ты не веришь, что кончено крепко?
Ты смотришь на меня кротко
и не удостаиваешь меня даже негодования?
Но знай, что теперь и именно ныне эти люди уверены
более чем когда-нибудь, что свободны вполне,
а между тем сами же они принесли нам свободу свою
и покорно положили ее к ногам нашим.Но это сделали мы, а того ль ты желал, такой ли свободы?»
Второй триптих. Левая створка — человеческие и нечеловеческие лица.
Фрагмент показываю затем, чтобы убедиться: в толпе нет ЛИЧНОСТЕЙ,
тем более СВОБОДНЫХ. Это — СТАДО…
разве бунтовщики могут быть счастливыми?Тебя предупреждали, — говорит он ему, — ты не имел недостатка в предупреждениях и указаниях, но ты не послушал предупреждений, ты отверг единственный путь, которым можно было устроить людей счастливыми, но, к счастью, уходя, ты передал дело нам. Ты обещал, ты утвердил своим словом, ты дал нам право связывать и развязывать и уж, конечно, не можешь и думать отнять у нас это право теперь.Зачем же ты пришел нам мешать?»
Второй триптих. Правая створка — пригвождённый человек на костре инквизиции — аутодофе (торжественная религиозная церемония)…
И здесь — КРЕСТ РАСПЯТИЯ, только обратный тому, что был установлен на Голгофе в римское время. Здесь Спасителя распинают не римские легионеры — исполнители чужой воли, а те самые с нечеловеческими — зверьими — лицами, которых он спасал, думая, что очистит их души, расплатившись смертью своей за их грехи.
Ошибся: не очистил и за то поплатился,
приняв несравнимо большую духовную и физическую муку.
Такого не было?! Это — навет!!! Это — бред!!!
Неужели вы ничего подобного
в истории человеческого рода не видели???
Второй триптих. Правая створка — пригвождённый человек на костре инквизиции — аутодофе (торжественная религиозная церемония)…
Это аутдофе с другими — рядовыми — тоже не сравнимо. Костёр устроен не из сухих поленьев, а из книг, музыкальных инструментов, детских игрушек, кресел, вытащенных из тиши научных кабинетов. Горит Библия, горят ноты ораторий Баха, горят книги Достоевского и многих других, имена которых Истории известны…
Он — Спаситель — горит на костре,
устроенном из культурного наследия.
Это — навет!!! Это — бред!!! Это — Правда…
Третий триптих. В центре — инквизитор в камере тюрьмы, на сводах изображены два искушения, предложенных Сыну Человеческому.
На боковых створках — размышления художника…
«Стража приводит пленника в тесную и мрачную сводчатую тюрьму в древнем здании святого судилища и запирает в неё. Проходит день, настаёт тёмная, горячая и «бездыханная» севильская ночь. Воздух «лавром и лимоном пахнет».
Среди глубокого мрака вдруг отворяется железная дверь тюрьмы, и сам старик великий инквизитор со светильником в руке медленно входит в тюрьму. Он один, дверь за ним тотчас же запирается. Он останавливается при входе и долго, минуту или две, всматривается в лицо его».
Третий триптих. В центре — инквизитор в камере тюрьмы,
где заточен Сын Человеческий…
«Наконец великий инквизитор тихо подходит к пленнику, ставит светильник на стол и говорит ему: «Это ты? ты? — Но, не получая ответа, быстро прибавляет: — Не отвечай, молчи. Да и что бы ты мог сказать? Я слишком знаю, что ты скажешь. Да ты и права не имеешь ничего прибавлять к тому, что уже сказано тобой прежде.
Зачем же ты пришёл нам мешать?
Ибо ты пришёл нам мешать и сам это знаешь».
«Имеешь ли ты право возвестить нам хоть одну из тайн того мира, из которого ты пришел? — спрашивает его мой старик и сам отвечает ему за него, — нет, не имеешь, чтобы не прибавлять к тому, что уже было прежде сказано, и чтобы не отнять у людей свободы, за которую ты так стоял, когда был на земле. Всё, что ты вновь возвестишь, посягнет на свободу веры людей, ибо явится как чудо, а свобода их веры тебе была дороже всего еще тогда, полторы тысячи лет назад».
Посередине — фрагмент центральной створки Первого триптиха.
Слева и справа — боковые створки Третьего триптиха.
Во всех трёх частях изображены дети, и есть в этом нечто важное…
Изображение ребёнка в центре Первого триптиха
свидетельствует: дети — поле брани
двух духовных сил: ДОБРА и ЗЛА.
Наличие детей в изображённом на боковых створках
Третьего триптиха свидетельствует о другом:
дети — та сила, что станет решающей в борьбе ДОБРА и ЗЛА.
Так что же такое дети?
Нечто слабосильное, требующее постоянной защиты?
Или, напротив, та сила, что может всех защитить,
не позволив ЗЛУ одолеть ДОБРО?
В положительном ответе на тот и другой вопрос — ПРАВДА,
отвечают и Достоевский, и художник…
Третий триптих. Левая створка: Вавилонская башня…
Нет ничего страшнее этой ВАВИЛОНСКОЙ БАШНИ…
Она сложено из черепов и костей своих строителей.
В ней нет ЖИЗНИ. В ней царит СМЕРТЬ.
Голодные собаки, надеющиеся найти в БАШНЕ пищу,
разбегаются ни с чем…
БАШНЯ всё-таки достроена? Достигла неба она?
Правды не узнать: её скрывают мятущиеся в ужасе облака…
Третий триптих. Фрагмент левой створки…
И вдруг, картина меняется…
У подножия БАШНИ сидит девочка.
Она строит домики из песка для своих кукол.
Песок — не камень. Игра есть игра.
Ужас улетучивается, как мрачные облака.
Открывается чистое небо, пречистое.
На Свету тает призрак СТРАШНОЙ БАШНИ.
Её уже нет и не будет никогда…
Третий триптих. Правая створка — питерский двор…
и не дошла до такого мысле-образа Бытия.
Питерские дворы-колодцы или каменные мешки
на самом высоком — высочайшем — уровне обобщения
представляет собой ВАВИЛОНСКУЮ БАШНЮ ИЗНУТРИ,
которую построило ЗЛО, ибо только оно способно
пойти на подобное ПРЕСТУПЛЕНИЕ —
УБИЕНИЕ НИ В ЧЁМ НЕПОВИННЫХ ЛЮДЕЙ…В сказанном каждое слово — ЧИСТАЯ ПРАВДА.
Отрицание сказанного — ГНУСНАЯ, СЛЕПАЯ ЛОЖЬ.
Третий триптих. Нижний фрагмент правой створки — питерский двор…
Изучала Петербург Достоевского лет двадцать
и не дошла до мысле-образа Бытия, увиденного художником, иллюстратором «Великого инквизитора» Достоевского.
Питерские дворы-колодцы или каменные мешки
на самом высоком — высочайшем — уровне обобщения
представляют собой ВАВИЛОНСКУЮ БАШНЮ ИЗНУТРИ,
которую построило ЗЛО, ибо только оно способно
пойти на подобное ПРЕСТУПЛЕНИЕ —
УБИЕНИЕ НИ В ЧЁМ НЕПОВИННЫХ ЛЮДЕЙ…
В мысле-образе всё — ЧИСТАЯ ПРАВДА.
Отрицание его сути — ГНУСНАЯ, СЛЕПАЯ ЛОЖЬ.
Что посередине? НЕПОСТИЖИМОСТЬ БЫТИЯ…
———————————————————————————
Всё: рассказ о детях Третью часть ЭПИЛОГА закрывает.
Впереди — последняя Четвёртая часть,
названная ИСКУШЕНИЕМ ХРИСТА В ПУСТЫНЕ.
В ней Великий инквизитор продолжит свою речь,
а его пленник — Сын Человеческий —
будет по-прежнему молчать, до самого конца.
Параллелью тексту будут выступать ещё два цикла
графических работ Юрия Селиверстова.
Дай нам, Господи, то и другое постичь-пережить.
«Девочки, заблудившиеся в лесу». А. И. Корзухин. 1870.
<— Эпилог- 2: Безвинно поруганное детство
Эпилог — 4: Искушение Христа в пустыне —>