Зима не кончается, снега не тают, иней, по-прежнему, все преображает, а Петербург продолжает рассказывать Притчи. О чем? Заранее нельзя даже предположить. Нужно выйти в Город, смотреть и слушать. Вот мы и вышли в самый центр Петербурга, означенный собором-колоссом по имени Исаакий…
Фото Марины Бреслав в композиционной обработке Галины Зеленской.
Работа над альбомом завершена 24.02.2010
в самом центре Санкт-Петербурга.
Петербург в одеянии из инея пушистого преображается — становится причудливо изысканным — и переносит в то неуловимое мгновение, когда царил на Неве не Золотой — Серебряный век. Тот самый век, что, судя уже по имени своему, был в чем-то главном противоположен Золотому. Главное всегда определяется мировосприятием, а в нем — отношением Вечности и мгновения…
Не знаю, как для вас, для меня размышлять о ВЕЧНОСТИ и МГНОВЕНИИ — высшее наслаждение. И все потому что Петербург — особое место на Земле, где в полную силу звучат обе темы…
Вечность застывает в нем во всей своей пространственной неподвижности. Мгновение болезненно борется за себя — за свое право на существование.
Чувство и разум человека отражают их взаимоотношения и отражаются во всем, что становится Прекрасным градом. Петербург особое место на Земле — то, которого на самом деле быть не может. Он — утопия, рожденная пятнадцатью поколениями петербуржцев, что, отдавая свои силы Городу, исчезают…
в самом центре Санкт-Петербурга.
Опять он падает, чудесно молчаливый,
Легко колеблется и опускается…
Как сердцу сладостен полет его счастливый!
Несуществующий, он вновь рождается…
Все тот же, вновь пришел, неведомо откуда,
В нем холода соблазны, в нем забвенье…
Я жду его всегда, как жду от Бога чуда,
И странное с ним знаю единенье.
Зинаида Гиппиус. «Снег». 1899
Вчитайтесь, в виршах запечатлена петербургская формула восприятия мира, характерная для Серебряного века. «НЕСУЩЕСТВУЮЩЕЕ ВНОВЬ РОЖДАЕТСЯ,
ПРИХОДЯ НЕИЗВЕСТНО ОТКУДА»…
Родиться, но не существовать. Зачем тогда рождаться?
Чтобы утвердить исходную власть, главенство Небытия.
Небытие — Пустыня-Пустота и Вечность,
которым изначально принадлежит Город на Неве.
Бытие, в смысле существования горожан, мгновенно.
Мы — тени, мы — тени, мы все — только тени…
Мы приходим в Мир, чтобы уйти, а не затем,
чтобы в нем быть — живой жизнью жить.
«Несуществующее» приходит из «неизвестности» —
приходит из Того мира, что сокрыт для познания.
«Несуществующее» приносит с собой «забвенье»,
которого не избыть, потому что оно защищено
«холода соблазном». Снег — явление и притяжение смерти…
У Серебряного века одна страсть — умирание в соблазне смерти
или еще прижизненное с нею «единение»…
в самом центре Санкт-Петербурга.
Пускай уйдет опять – но не страшна утрата.
Мне радостен его отход таинственный.
Я вечно буду ждать его безмолвного возврата,
Тебя, о ласковый, тебя, единственный.
Он тихо падает, и медленный и властный…
Безмерно счастлив я его победою…
Из всех чудес земли тебя, о снег прекрасный,
Тебя люблю… За что люблю – не ведаю.
Зинаида Гиппиус. «Снег». 1899
Все размыто в оборачиваниях… Уход «несуществующего», в данном случае снега, — «не страшная утрата»,
потому что можно ждать «его безмолвного возврата».
Мы — тени, мы — тени, мы все — только тени…
Мы приходим в Мир не затем, чтобы в нем быть,
а чтобы ждать и переживать круговорот возвращений…
в самом центре Санкт-Петербурга.
Пушисты хлопья белые,
Как пчел веселых рой,
Играют хлопья смелые
И гонятся за мной,
И падают, и падают…
К земле все ближе твердь…
Но странно сердце радуют
Безмолвие и смерть.
Зинаида Гиппиус. «Снежные хлопья». 1894.
Тема не меняется: где снег, там «безмолвие и смерть». Если верить, что движение во времени не прямолинейно, а спиралевидно, сейчас — на текущем витке существования — мы проходим над Серебряным веком. Даже не думая о том, все равно мы ощущаем притягательность его бездейственного — обессиленного и обессиливающего — трагизма…
Мы — тени, мы — тени, мы все — только тени…
Мы приходим в Мир не затем, чтобы быть,
а чтобы ждать и переживать круговорот возвращений…
в самом центре Санкт-Петербурга.
Люблю недостижимое,
Чего, быть может, нет…
………………………….
И покрывало снежное
Легко и сладко мне.
Я знаю, близко вечное,
Я слышу, стынет кровь…
Молчанье бесконечное…
И сумрак… И любовь.
Зинаида Гиппиус. «Снежные хлопья». 1894
Ну, наконец-то все разрешилось… Приблизилось «вечное», дав о себе знать в «молчании бесконечном» — вневременном — и «сумраке» — внесолнечном, лунном, мертвом и мертвящем все живое. Вечность не предназначена для жизни человека. Никто о жизни и не молит, спокойно наблюдая за тем, как «стынет кровь», и радуясь тому, что «покрывало снежное», укрывающее вечное пристанище, «легко и сладко».
Вы разделяете томления духа Серебряного века? Несомненно. Ну, еще бы — очередной виток! А я верю последнему слову в мучительном признании. Это слово — «любовь»: или спасение, дарующее силу сопротивления.
Жизнь продолжается: из сумеречного, заснеженного леса выходим на Исаакиевскую площадь…
Вид со стороны Исаакиевской площади.
Вот он — «Египетский колосс» в «Петербургской Сахаре». Если хотите понять речи Исаакия о Вечности и мгновении, срочно переключайте чувства и сознание со снега на песок, причем, не разделяя их друг с другом. Как это — не разделяя? Очень просто… Снег падает с Неба и укрывает Землю белым покровом — сказочным: все преображающим. Песок перекатывается волнами по Земле, все поглощая, будто не было на ней ничего и никогда…
Петербуржцы уже в начале XIX века называли «Сахарой» три идущие друг за другом площади в центре Прекрасного града: Дворцовую — без Главного штаба и Александровской колонны: пустой плац перед Главным Адмиралтейством — без липок, позднее разросшихся и архитектуру плотной завесой укрывших; пустырь перед Исаакиевским собором и за ним, спрятанным от глаз людских за строительными лесами, очертания которых придавали Собору сходство с египетской пирамидой.
Когда строительные леса разобрали, связь с Египтом не порвалась, лишь дополнилась образом «Северной Пальмиры», что поднялась когда-т в песках другой пустыни — Аравийской…
Вид со стороны Исаакиевской площади.
Подлинная Пальмира — город коринфских колонн, пальмам подобных. Город этот возвели римляне в самом начале Новой эры. Сейчас Пальмира — древняя руина в песках, пытающихся поглотить ее останки.
Перед нами — одно из последующих воплощений Пальмиры: возведенный россиянами город колонн в просторах Невской дельты. Там — пески и ветер. Здесь снег и воды. Внешнее сходство видимо на поверхностный взгляд… Монументальные портики и колоннады. Триумфальные арки и аркады. Коринфских колонн тоже не счесть. Оси симметрии судьбу обоих городов решали, площади и улицы превращая в залы и галереи под открытым небом.
Различия есть? Есть… Коринфские колонны в Аравийской Пальмире — 10 метров высотой, самые высокие в Исаакиевском соборе — 17. Однако это — лишь те различия, что улавливает поверхностный взгляд…
Вид со стороны Исаакиевской площади.
Высота собора — 101, 88 метра. Общий вес собора — 300 тысяч тонн. «Исаак великан» не ушел в топь Невскую, потому что стоит на сплошной плите. Внизу — 10 тысяч деревянных свай, каждая длиной в 6,5 метров. На них уложено два ряда плит гранитных. Выше — бутовый камень, плотно утрамбованный.
Собор непостижим в своей математической и геометрической точности. Он соразмерен в своих частях вплоть до частиц самых малых. Он уравновешен относительно главной оси симметрии по вертикали и горизонтали. Он — Абсолют: сам себя изнутри определяющий. Абсолюты безразличны ко всему, кроме собственного совершенства.
Увидев, как Исаакий восходит от Земли к Небу всей своей пирамидальной мощью, вы сразу же подпадаете под его власть, знаете вы о том или не знаете. Собор вбирает вас, весь мир собою закрывая, затмевая. Как он делает это? С помощью иерархии величин, называемой сомасштабностью.
Исходная мера — человек. Соотносимый с ним объект — колосс, в котором эта мера теряется, потому что ничтожна. Как можно?
Того требует Ампир — стиль империи: для него человек — ничто, всё — достижение Великих целей.
Статично-симметричная композиция особым смыслом его художественно-образное содержание наделяет. Собор-колосс, замерший в своем неизменном совершенстве, утверждает…
ТАК БЫЛО, ТАК ЕСТЬ, ТАК БУДЕТ ВСЕГДА
И НИЧТО НА БЕЛОМ СВЕТЕ НЕ ИЗМЕНИТСЯ НИКОГДА,
ПОТОМУ ЧТО ВСЕ СОТВОРЕНО НАВЕЧНО.
На переднем плане — один из четырех светильников над обрывом стены.
Внешнее оформление — ск.: И. П. Витали, И. Герман.
Купол Исаакия трехоболочный и полностью металлический. Внутренний купол — сферический. Средний — конический: разгрузочный. Внешний — шлемовидный. Покрытие наружного купола листами золоченой меди выполнено горячим способом, для исполнителей работ губительным.
Золотой богатырский шлем Исаакия
в сонме кружащихся в его основании ангелов
над Невской дельтой царит, с куполом Неба общается,
мечтая о череде тысячелетий, что будут течь над Невой
и над ним — самым главным, единственным, всеопределяющим.
Течь мерно — закономерно, никому не давая забывать о том,
что проповедует искони и по сей день Имперская вера…
Вера бесчеловечная… Вера бессердечная…
ТАК БЫЛО, ТАК ЕСТЬ, ТАК БУДЕТ ВСЕГДА
И НИЧТО НА БЕЛОМ СВЕТЕ НЕ ИЗМЕНИТСЯ НИКОГДА,
ПОТОМУ ЧТО ВСЕ СОТВОРЕНО НАВЕЧНО.
ЧЕЛОВЕК — НИЧТО, И ЖИЗНЬ ЕГО ЦЕНЫ НЕ ИМЕЕТ.
ЧЕЛОВЕЧЕСКИЕ ПОКОЛЕНИЯ — РЕЧНЫЕ ВОЛНЫ,
ЧТО ТЕКУТ В МОРЕ — ВЕЧНОСТЬ:
НЕПОДВИЖНО-НЕИЗМЕННУЮ СВАЛКУ ВСЕГО,
ЧТО БЫЛО, ЕСТЬ И БУДЕТ.
Вид на купол на высоком многоколонном барабане с северной стороны.
Строительство Исаакиевского собора в стиле Ампир завершило столетнюю эпоху Классицизма, что начался с высоко-гражданственных представлений. «Мир благородной простоты и спокойного величия» творил новых россиян — граждан мира — пока не обратился Классицизм другим стилем — Ампиром…
Исаакиевский своей мощью пишет в Петербургском небе формулу Небытия, что исходит из главенства двух сил: Пустыни-Пустоты и неотрывной от нее Вечности.
Все твердит: им изначально принадлежит
судьба Города на Неве. Принадлежит? Вот и вершится…
Удерживая в сознании то, каким крахом благое намерение закончилось, можно понять причины оборачивания Золотого века в Российской истории Серебряным, грезящим о Смерти…
Из заснеженного леса, разросшегося в долине под Исаакием, поднимаются вверх, как тумана истечения,
плачущие об утрате смысла Бытия голоса Серебряного века…
Мы — тени, мы — тени, мы все — только тени…
Мы приходим в Мир, чтобы уйти, а не затем,
чтобы в нем быть — живой жизнью жить, действовать.
Мы обессилены, мы жаждем забвенья —
ухода в ирреальный мир, где все возможно…
Солнечный свет — жизнеутверждающий — забыт, избыт.
Лунный свет — в искушения души вводящий — над Невой царит:
к прижизненному единению со Смертью призывает…
Вид на купол золотой.
Миры летят. Года летят. Пустая
Вселенная глядит в нас мраком глаз.
А ты, душа, усталая, глухая,
О счастии твердишь, — который раз?
Эти слова принадлежат Александру Блоку — последнему петербургскому мифотворцу. Ему нельзя не верить: он абсолютно искренен, он за каждое слово платит своей жизнью.
Ранит сердце картина одинокого существования человеческой души во Вселенской пустоте и мраке. «Миры летят. Года летят». Все мимо — мимо, по своим траекториям, человеческого существования не учитывающим.
О, Серебряный век, ты прозорлив или просто печален?
Вид на фронтон южного портика.
В завершии фронтона — Святой апостол Матфей с Ангелом.
Внешнее оформление — ск.: И. П. Витали, И. Герман.
Исаакий требует смирения, что обеспечивает
рабское подчинение Идее Абсолютного всевластия…
Делает он это, себя украшая всем, чем располагает Христианская вера. Он сообразно своим желаниям в вере этой художественные темы выбирает и очень многое в ней нарушает во имя собственного великолепия и завершенности в объемно-пространственном и художественном совершенстве…
Портал должен вход в храм оформлять и всегда располагаться на Западе. У Исаакия четыре колонных портика и вход в храм открыт с Юга и Севера.
Горельеф фронтона южного портика.
На тумбе фронтона справа — фигура Андрея Первозванного.
Внешнее оформление — ск.: И. П. Витали, И. Герман.
Портики собой представляют восьмиколонные ряды, как положено, коринфские, что держат на себе антаблементы с надписями-посвящениями и треугольные фронтоны — символы Неба. Да-да, все строится во имя вознесения в Небеса. Не надо волноваться, лично я, сразу, как Собор увижу, в это однозначно начинаю верить.
Тимпаны фронтонов заполнены многофигурными горельефами.
Тема горельефа в южном портике — «Поклонение волхвов».
Горельефы фронтонов западного и восточного портиков.
Ск.: И. П. Витали.
Горельеф фронтона восточного портика посвящен рассказу о том, как «Святой Исаакий Долматский останавливает императора Валента», требуя прекратить гонения на православных христиан, иначе, предупреждает императора провидец, его погибель ждет.
На западном портике «Святой Исаакий Далматский благославляет императора Феодосия». Ему, напротив, благодать обещается за поддержку православных христиан.
Выбор житийных сюжетов из истории пребывания на земле преподобного Исаакия Далматского понятен: то был почитаемый Петром I святой, так как император родился в день его памяти — 30 мая по юлианскому календарю. Официальное название храма — собор преподобного Исаакия Далматского. Своя правда у выбора сюжетов тоже есть: Российские императоры от древних библейских заветов не отстутпают и в этом — их сила.
Северный портик с горельефом «Воскресение Христа».
По фризу антаблемента тянется вызолоченная надпись: «Господи, силою твоею возвеселится царь». Построение фразы отношение Небесного царя с Земным уточняет. Сила Неба веселит его — Царя земного, а не наоборот добродетели земного царя радуют царя Небесного.
По фризу антаблемента южного портика тянется другая надпись: «Храм Твой храм молитвы наречется». Храм — хоромы Бога: место пребывания Его духа на земле. Судя по надписи, Исаакий предназначен для Земного царя, как то место, где он может молитву творить: с Богом небесным на равных говорить, собою одним подменяя своих верноподданных — безгласных, безответных.
Надписи — цитаты? Да, но цитаты, выдернутые из контекста, сами за свое содержание отвечают. Из них следует… Любой император себя одного ответственным за все и за всех считает. И здесь — на Земле. И там — на Небесах. И никто этого закона не отменял и не отменяет. Ни при Петре I, когда родилась Новая Россия. Ни при Николае I , когда Новая Россия превратилась в «колосса на глиняных ногах». Ни при Николае II, когда Новая Россия рухнула в бездну, унеся с собой всех — и правых, и неправых.
Содержание надписей подтверждает масштаб Храма — его соотнесенность с человеком. Вы увидели бы это воочию, но в холодный воскресный день в Петербурге петербуржцев нет: попрятались, отдав Город холоду на расправу. Да, и что они могут сделать…
Люди — ничто, люди пена морская, что бьется об утес,
пытаясь умилостивить Его — Господа Бога своего — страданиями. Безнадежно всё… Ампир — стиль Империи — утверждает: человеческая жизнь — призрак пустой, пустой…
Одна из четырех соборных звонниц.
Православные храмы должны быть пятиглавыми и четырехстолпными. В Исаакие закон построения целого строго соблюдается, только…
Внутри Собора-колосса четыре столпа превращены в четыре огромных триумфальных арки.
Четыре звонницы на углах основного объема —
в плане клети или четырехугольники — по своему объемному решению никак не соотносятся с купольным завершием.
Они — изящнейшие беседки в парке.
Хватит, не будем злословить: богослужение начинается. Раздается колокольный звон и плывет над Невой…
Один из четырех светильников, установленных над обрывом стены.
Внешнее оформление — ск.: И. П. Витали, И. Герман.
Боже, как прекрасны фигуры ангелов, тянущихся к светильнику в молитвенном экстазе. Еще чуть-чуть и вы убедитесь, не менее хороши Святые апостолы и евангелисты! На такую красоту глядя, верю каждому слову прекрасного Храма, или я — это не я!
Один из четырех светильников, установленных над обрывом стены.
Внешнее оформление — ск.: И. П. Витали, И. Герман.
Уже засветилось небо отблесками света золотого. Значит, еще мгновение — из жерл светильников вырвется пламя и устремится в Небеса с вестью, озвучиваемой колоколами: начинается богослужение в самом красивом петербургском храме. А потом…
А потом огромные врата раскроются и перед толпой прихожан, пришедших на богослужение, возникнет грандиозное пространство, пронизанное силой триумфальных арок, залитое светом, источаемым «небом», расцвеченное каскадами свечей, обогащенное сверканием позолоты, драгоценных камней, мозаик, многоцветья росписей…
Там, где красота и богатство неразличимы, разве слышна мольба, обращенная человеком к Богу? Значит, в Исаакие происходит нечто иное — не такое, как в древнерусском храме. В нем не остаться наедине с Богом, а значит, и не получить поддержку Всевышнего. В нем человека нет. Есть толпа у подножия пилонов, что должна слышать проповеди о послушании тем, кто выше ее. Послушание через устрашение — главное для любой толпы, утверждает Ампир, для которого жизнь человеческой души — то, что неразличимо, не имеет цены.
Фигура Иоанна Крестителя.
Внешнее оформление — ск.: И. П. Витали, И. Герман.
Мы в Храм не пойдем — мы останемся на паперти. Здесь свои проповедники — бронзовые, но в истории религии самые высокочтимые…
Иоанн Креститель — после Девы Марии самый из всех чтимый. По милости Божией он избежал смерти во время резни младенцев в Вифлееме. Вырос в дикой пустыне, готовя себя строгой жизнью — постом и молитвой — к великому служению. Носил грубую одежду, прихваченную кожаным поясом. Питался диким медом и акридами (род саранчи).
К Иоанну на Иордан пришел креститься Сам Спаситель мира, Господь Иисус Христос. И сошел Святой Дух с неба в виде голубя и прозвучал голос Бога Отца: “Сей есть Сын Мой возлюбленный…
Иоанн Креститель прославляется Церковью, как “ангел, и апостол, и мученик, и пророк, и свечник, и друг Христов, и пророков печать, и ходатай ветхой и новой благодати, и в рожденных пречестнейший, и светлый Слова глас”. За достоинства свои он и пострадал. Ирод, Иродиада, Саломея — замкнулась цепь и кровь лучшего из рожденных пролилась…
Вглядываюсь в образ и чувствую — нисходит на меня Божья благодать. Или то завершение рассказа сердце болью обожгло?
Фигуры Святого апостола Петра с ключами в руках от Рая и от Ада
и евангелист Иоанн, с всевидящим орлом говорящий.
Внешнее оформление — ск.: И. П. Витали, И. Герман.
В Соборе строго размечено, какие места должны занимать евангелисты и апостолы. Тумбы на вершине треугольных фронтонов предназначены для евангелистов. Портиков — четыре, четыре фронтона, четыре тумбы — четыре евангелиста: Матфей, Марк, Лука, Иоанн.
Тумбы в основании фронтонов предназначены для апостолов. Портиков — четыре, четыре фронтона, тумб восемь, апостолов — двенадцать. Кого-то во имя чистоты архитектурного решения пришлось вниманием обойти.
Евангелисты в переводе с греческого – возвещающие Благую весть. Они – авторы четырех канонических Евангелий – от Матфея, Марка, Луки и Иоанна.
Евангелист Матфей был вначале мытарем (сборщиком налогов). Проповедовал в Эфиопии, где принял мученическую смерть. Символ – Ангел, снимающий печать со Священной книги.
Евангелист Марк — ученик апостола Петра. Считается основателем Александрийской церкви и её первым епископом. Принял мученическую смерть. Символ – Лев.
Евангелист Лука — врач, иконописец, сподвижник апостола Павла. Кроме Евангелия является автором книги Апостольских деяний. Принял мученическую смерть. Символ – Бык.
Евангелист Иоанн — младший брат апостола Иакова, до призвания Иисусом был рыбаком. Кроме Евангелия написал Книгу Откровения и три послания, вошедшие в Новый Завет. Иоанн — единственный из апостолов, скончавшийся естественной смертью в старости. Символ – Орел.
Фигура евангелиста Луки. Символ — Бык.
Внешнее оформление — ск.: И. П. Витали, И. Герман.
Евангелист Лука с юных лет посвятил себя науке. Изучив вполне иудейский закон, он научился также искусству врачевания, познакомился с греческой философией, прекрасно знал греческий и египетский языки. Лука сподобился увидеть и услышать Спасителя. Семя евангельского учения пало на сердце Луки, по выражению евангельской притчи, как на добрую землю, и принесло плод сторичный.
Предание говорит, евангелист Лука первый в мире написал образ Божией Матери, держащей на руках Предвечного Младенца, а затем еще две иконы Пресвятой Богородицы и, желая узнать, угодно ли это Богоматери, принес их Ей. Богородица, увидав образ свой, изрекла пречистыми устами: «Благодать Родившегося от Меня и Моя да будет с сими иконами». Чудотворная Владимирская икона Богоматери была поставлена в Москве в Успенском соборе. Святого Луку признали покровителем художников.
Любимым учеником и апостолом Христа был Иоанн Богослов. Его называют апостолом любви, так как все его апостольские труды пронизаны любовью и сводятся к одной мысли: Бог есть Любовь. Вся его жизнь была служением любви Богу и ближнему. Ему — носителю идеи Всеобщей любви в Боге — принадлежит самое мрачное Откровение о Конце Света…
Фигура евангелиста Марка. Символ — Лев.
Внешнее оформление — ск.: И. П. Витали, И. Герман.
Святой апостол и евангелист Марк родился в Иерусалиме в доме, примыкавшем к Гефсиманскому саду. Был ближайшим сподвижником апостолов Петра и Павла.
Во время многочисленных путешествий своих получил повеление от Духа Святого идти в Александрию для проповеди и противодействия язычникам. Его миссия возбудила ненависть язычников и они решили убить его.Когда апостол совершал Богослужение, его избили, волокли по улицам города и бросили в темницу. Там святой Марк удостоился видения Господа Иисуса Христа, Который укрепил его перед страданиями. Когда разъяренная толпа повлекла святого апостола по улицам города на судилище, по дороге он скончался со словами: «В руки Твои, Господи, предаю дух мой».
Язычники хотели сжечь тело Святого Марка. Но когда развели костер, все померкло, раздался гром и произошло землетрясение. Язычники разбежались, а христиане взяли тело святого апостола и погребли его в каменной гробнице.
Евангелие от Марка писалось со слов Петра. Откровение Иоанна Богослова имеет другой источник сведений: абсолютно достоверный. То — «Откровение Иисуса Христа, которое дал Ему Бог, чтобы показать рабам Своим, чему надлежит быть вскоре».
То — АПОКАЛИПСИС: ПРЕДСТАВЛЕНИЕ
О ЗАВЕРШЕНИИ ЧЕЛОВЕЧЕСКОЙ ИСТОРИИ…
Внешнее оформление — ск.: И. П. Витали, И. Герман.
Ангел, пришедший с вестью к Иоанну, провозгласил падение Вавилона — «великого города, царствующего над земными царями»…
«…пал, пал Вавилон, великая блудница, сделался жилищем бесов и пристанищем всякому нечистому духу, пристанищем всякой нечистой и отвратительной птице; ибо яростным вином блудодеяния своего она напоила все народы».
«Воздайте ей так, как и она воздала нам, и вдвое воздайте ей по делам ее»… «Сколько славилась она и роскошествовала, столько воздайте ей мучений и горестей»…
«За то в один день придут на нее казни, смерть и плач и голод, и будет сожжена огнем, потому что силен Господь Бог, судящий ее».
«…горе, горе тебе, великий город, одетый в виссон и порфиру и багряницу, украшенный золотом и камнями драгоценными и жемчугом! Ибо в один час погибло такое богатство».
«Ибо опустел в один час». «И голоса играющих гуслях и поющих, и играющих на свирелях и трубящих трубами в тебе уже не слышно будет; не будет в тебе никакого уже художника, никакого художества, и шума от жерновов не слышно уже будет в тебе: и свет светильника уже не появится в тебе»…
Внешнее оформление — ск.: И. П. Витали, И. Герман.
Что могли чувствовать в таком Граде они — люди Серебряного века, живущие в ожидании грядущей катастрофы?
Мой друг, меня сомненья не тревожат.
Я смерти близость чувствовал давно.
В могиле, там, куда меня положат,
Я знаю, сыро, душно и темно.
……………………………………
И будет мне чужда земная сладость
И даже сердцу милая печаль,
Как чужды звездам счастие и радость…
Но мне сознанья моего не жаль,
Покоя жду… Душа моя устала…
Зовет к себе меня природа-мать…
И так легко, и тяжесть жизни спала…
О, милый друг, отрадно умирать!
Зинаида Гиппиус. «Отрада». 1889
Мы с вопросами к ним пристаем — к последним людям Старого Петербурга: как они могли, почему допустили Хаос и Бездны кружение? Мы не видим: они сопротивляться не могли.
ИХ НЕ БЫЛО НА ЗЕМЛЕ: ОНИ В ДУШЕ ДАВНО УМЕРЛИ.
ТОЛЬКО АПОСТОЛЫ С ЕВАНГЕЛИСТАМИ, ПО-ПРЕЖНЕМУ,
ВЕЩАЛИ О НАКАЗАНИИ, ЧТО ГРЯДЕТ.
Мариинский дворец. Арх. А. И. Штакеншнейдер. 1844.
Уходим с Исаакиевской площади, оставив за собой Мариинский дворец и памятник Николаю I. Об императоре Николае I — виновнике очень многих бед, пережитых Россией, — я ничего не говорила, хотя именно на его правление пало возведение Собора-колосса. Умолчание — что славословие наоборот. Так я думаю и так поступила, извините, Николай Павлович.
Уже темнеет. Впереди — Сенатская площадь, называемая ныне площадью Декабристов. Идем через заснеженный лес вместе с Зинаидой Гиппиус, душа которой в зимнем Петербурге невыносимой болью мается…
Глухим путем, неезженным,
На бледном склоне дня
Иду в лесу оснеженном,
Печаль ведет меня.
Молчит дорога странная,
Молчит неверный лес…
Не мгла ползет туманная
С безжизненных небес —
То вьются хлопья снежные
И, мягкой пеленой,
Бесшумные, безбрежные,
Ложатся предо мной.
Статуи гениев и группа «Правосудие и благочестие» выполнены
ск.: С. С. и Н. С. Пименовыми, В. Демут-Малиновским, С. Соколовым.
Не смотрите вперед, не оглядывайтесь назад, пусть здание Сената и Синода Карла Ивановича Росси успокоит душевные волненья. Вдоль аттика в центре здания стоит скульптурный ряд Гениев — Ангелов чистого вдохновения. Они, как Ангелам положено, всезнающи и, вопреки всему происходящему в Прекрасном граде, верят в чистоту души и помыслов… Опять голос звучит, плачущий, скорбный…
Ангелы со мною не говорят.
Любят осиянные селенья,
Кротость любят и печать смиренья.
Я же не смиренен и не свят:
Ангелы со мной не говорят.
Статуи гениев и группа «Правосудие и благочестие» выполнены
ск.: С. С. и Н. С. Пименовыми, В. Демут-Малиновским, С. Соколовым.
Святость Правосудия и Благочестия провозглашались в первой половине XIX века. В канун века ХХ идет об этом речь в кругах, решающих судьбу России? Голос продолжает звучать…
Темненький приходит дух земли.
Лакомый и большеглазый, скромный.
Что ж такое, что малютка — темный?
Сами мы не далеко ушли…
Робко приползает дух земли.
Спрашиваю я про смертный час.
Мой младенец, хоть и скромен — вещий.
Знает многое про эти вещи.
Что, скажи-ка, слышал ты о нас?
Что это такое — смертный час?
Темный ест усердно леденец.
Шепчет весело: ”и все, ведь жили.
Смертный час пришел — и раздавили.
Взяли, раздавили — и конец.
Дай-ка мне четвертый леденец.
”Ты рожден дорожным червяком.
На дорожке долго не оставят,
Ползай, ползай, а потом раздавят.
Каждый в смертный час под сапогом,
Лопнет на дорожке червяком.
Разные бывают сапоги.
Давят, впрочем, все они похоже.
И с тобою, милый, будет то же.
Чьей-нибудь отведаешь ноги…
Разные на свете сапоги.
Ск.: С. С. и Н. С. Пименовы, В. Демут-Малиновский, С. Соколов.
”Камень, нож, иль пуля, все — сапог.
Кровью ль сердце хрупкое зальется,
Болью ли дыхание сожмется,
Петлей ли раздавит позвонок —
Иль не все равно, какой сапог?”
Тихо понял я про смертный час.
И ласкаю гостя, как родного,
Угощаю и пытаю снова:
Вижу, много знаете о нас!
Понял, понял я про смертный час.
Но когда раздавят — что потом?
Что, скажи? Возьми еще леденчик,
Кушай, кушай, мертвенький младенчик!
Не взял он. И поглядел бочком:
”Лучше не скажу я, что — потом.”
Зинаида Гиппиус. «А потом?»
в зимний сумеречный вечер…
Отдохнули? Теперь пора: оглянитесь на Исаакий! Вот, что интересно, вот, что чудесно… Когда в очередной раз Петербург начнет зарастать лесом (помните, такое было в Послепетровскую пору?) подобная картина сможет стать реальностью, а не фантасмагорической игрой зачарованно-заснеженных деревьев и Солнца, уходящего за край Земли…
Я это хочу увидеть?! Нет, конечно, мне, как исследователю художественного образа Прекрасного града, любопытно… Многие говорили и говорят: Петербург становится необыкновенно красивым в безлюдье. А почему? Что-то не слышала откровений, раскрывающих истинные причины…
ПЕТЕРБУРГУ СВОЙСТВЕННА АБСОЛЮТНАЯ КРАСОТА.
АБСОЛЮТЫ БЕЗРАЗЛИЧНЫ КО ВСЕМУ,
КРОМЕ СОБСТВЕННОГО СОВЕРШЕНСТВА.
ПЕТЕРБУРГУ ЛЮДИ НЕ НУЖНЫ.
ОНИ ДЛЯ НЕГО ОБРЕМЕНИТЕЛЬНЫ.
ПЕТЕРБУРГ СОЗДАВАЛСЯ ЛЮДЬМИ ДЛЯ ЛЮДЕЙ,
НО В РЕЗУЛЬТАТЕ СТРЕМЛЕНИЯ К СОВЕРШЕНСТВУ,
ОТБРОСИЛ ИДЕЮ, ЛЕЖАЩУЮ В ПЕРВОНАЧАЛЕ,
И ПРИ ЖИЗНИ УШЕЛ В ВЕЧНОСТЬ…
в зимний сумеречный вечер…
Я вышел. Медленно сходили
На землю сумерки зимы.
Минувших дней младые были
Пришли доверчиво из тьмы…
Пришли и встали за плечами,
И пели с ветром о весне…
И тихими я шел шагами,
Провидя вечность в глубине.
О, лучших дней живые были!
Под вашу песнь из глубины
На землю сумерки сходили
И вечности вставали сны!..
Александр Блок. 25 января 1901
Теперь взгляните в противоположном направлении — взгляните на Неву… Опять та же картина — апокалиптическая: в Городе победили Холод, Бессветье, Безлюдие, значит, вот-вот и восторжествует в нем Пустыня-Пустота…
Хватит, нужно выбираться из Серебряного века: то — не наше время. Разве сейчас нет угрозы грядущей катастрофы?! Есть, но… Сейчас другие люди — самые разные, а не только истомленно-обессиленные. Многие из них вообще не знают, что такое мироощущение и предчувствие.
Чтобы выбраться из Серебряного века, нужен другой попутчик. Есть такой! Федор Иванович Тютчев, вернувшийся в Петербург в 1844 году из «тех стран, где солнце греет, где на солнце пламенеет роскошной Генуи залив»… Что он увидел, судя по первому стихотворению, написанному им сразу же по возвращении?
Всходили робко облака
На небо зимнее, ночное,
Белела в мертвенном покое
Оледенелая река.
Будто в нашей точке стоял, глядя на Петербургское первоначало, закрепленное в череде зданий Василеостровской стороны… Двенадцать коллегий. Дворец Петра Третьего. Двухэтажный дом княжеского дворецкого Соловьева (маршалка). Меншиковский дворец. На переднем плане — основатель Петербурга царь Петр Первый Великий. Три века тому назад несколько тысяч россиян смогли противопоставить Пустыне-Пустоте Прекрасный град. Сейчас в одном Петербурге несколько миллионов россиян… Дело не в численности. Дело в чувстве любви…
с Биржей и Ростральными колоннами. На переднем плане —
порфировая ваза на Петровском спуске (пристани).
О Север, Север-чародей,
Иль я тобою околдован?
Иль в самом деле я прикован
К гранитной полосе твоей?
Ф. И. Тютчев. 1844
И вами овладевали подобные чувства? Смотришь, как в морозной дымке поднимаются над ледяной равниной Невы прекрасные петербургские панорамы с рядами дворцов, шпилей, куполов и сердце тает, обо всем дурном забывая, на все лучшее уповая…
А в Городе нет горожан. Это — воскресный день. Заснеженный Петербург не менее прекрасен, чем в Белую ночь, когда по набережным толпы зрителей гуляют. Может быть, толпы из иногородних зрителей состоят, из иностранцев? А петербуржцев уже нет? И Город, действительно, теперь лишь Вечности принадлежит?
пришедшей из Петровского времени.
Смотрите, на Университетской набережной Кунсткамера стоит — первый русский музей. Он выполнен в стиле Петровского барокко, что был таким человечным, возвещавшим: «человек — мера всех вещей». То, что заложено в Первоначале — как природа явления: ее не искоренить в том, что придет позднее. Спасай Город, Петровское первоначало!
пришедшей из Екатерининского Золотого века.
Смотрите, на Университетской набережной здание Академии наук стоит. Оно выполнено в стиле Раннего классицизма, что целенаправленно «Мир благородной простоты и спокойного величия» создавал, чтобы воспитать новых россиян — Граждан мира — и воспитал. То был, так называемый, Золотой век Екатерины. Любой Золотой век — то явление, что не может изгладиться из памяти людей. Спасайте Город, господин Кваренги — самый чистый из петербургских архитекторов!
На дальнем — здание Академии художеств Валлен де Ламота.
Проходим мимо здания Сената, Россиева, чтобы выйти на Английскую набережную, пересечь Большую Неву по Благовещенскому мосту и выйти на пристань со Сфинксами, что устроена напротив входа в Императорскую Академию художеств. Путь долог? Нужно со сфинксами поговорить…
напротив Академии художеств.
Со сфинксами говорить не будем, и знаете почему? Есть в появлении «Египетского колосса» — Исаакия — и сфинксов из Древних Фив — египетских — загадка. Бездоказательный пока ответ таков: Город возник на Неве по воле Вечности, Петр Первый был первым строителем — идеи Высших сил вершителем… Не так ли, Федор Иванович Тютчев?
Глядел я, стоя над Невой,
Как Исаака-великана
Во мгле морозного тумана
Светился купол золотой…
Не ответил на вопрос поэт-философ-мистик.
И мы не будем спешить…