Альбом-расследование, построенное по принципу «Да был ли мальчик?»
На основе работ английских художников середины XIX века,
называвших себя «прерафаэлитами», делается попытка понять,
что такое «Прерафаэлитизм», намеревавшийся возродить в новых условиях искусство итальянских художников Раннего Возрождения,
то есть «до Рафаэля» и Микеланджело.
Выводы парадоксальны…
Понятно, чтобы Время двигалось вперед, сыновья должны отвергать произведения своих отцов. Но, как быть с вечными ценностями? Как можно покуситься на труды Рафаэля Санти, разговаривавшего с Небесами? Его будущие «прерафаэлиты» сочли «основателем академизма», выставив вместе с Микеланджело Буонаротти за границу кумиров, которым они поклонялись.
Чтобы подражать Рафаэлю, надо самим рисовать в совершенстве, а это было им еще не под силу? Не судите строго очень молодых людей: они живут в мире чувств, а чувства способны на шутки…
Молодые художники-бунтари заявили, что не желают изображать людей и природу отвлеченно красивыми, а события — далёкими от действительности, и, наконец, им надоела условность официальных мифологических, исторических и религиозных произведений.
Они считают, заявили художники-бунтари, что современная английская живопись зашла в тупик и умирает. Единственный способ возродить ее — возвращение к искренности и простоте раннего итальянского искусства, то есть искусства до Рафаэля — «основателя академизма», по их мнению (незрелому).
Говоря об истоках прерафаэлитизма, нельзя не вспомнить Мадонн Боттичелли. Начну издалека — с собственных переживаний…
Учительница ввела группу местных учеников начальных классов в зал Боттичелли. «О, Сандро!» — раздались радостные голоса. Но в это занятие им нужно было «изучать» картину Вероккио «Ночной дозор». Малыши достали из рюкзачков блокноты с карандашами, расселись на полу под огромной картиной и начали… Нет, не срисовывать, а рисовать что-то свое на тему, оживающую в зале. Боттичелли они тоже посмотрели — «на сладкое». Какой урок — вздыхала я про себя, вспоминая чопорность обстановки в наших музейных залах.
Здесь Мадонна — тоже учительница в окружении прилежных учеников. Только делится она с ними собственным жизненным опытом, что ей предстоит пережить. Свидетельство тому — гранат в ее руке: символ страдания. Мадонна не стенает. Знание светится в ее взгляде, смиренно переживающем картины предстоящего будущего.
Детям понятны такие сюжеты? Я думаю, да. Причем — без слов. Поэтому они так любят Сандро Боттичелли.
Прозвище Botticelli («бочонок») перешло к Сандро от его брата-маклера, который был толстяком. Учился живописи у монаха Филиппо Липпи и перенял у него ту страстность в изображении трогательных мотивов, которой отличаются исторические картины Липпи. Тонкость и точность линий он перенял у второго своего брата, который был ювелиром. Некоторое время учился вместе с Леонардо да Винчи в мастерской Вероккио.
Принято считать, что оригинальная черта собственного таланта Боттичелли состоит в склонности к фантастическому. Он одним из первых внес в искусство своего времени античный миф и аллегорию, и с особенной любовью работал над мифологическими сюжетами. Особенно эффектна его Венера. Нагая дева плывет по морю в раковине, боги ветров осыпают её дождем из роз и гонят раковину к берегу.
Что особенно могли ценить в Боттичелли прерафаэлиты? Я думаю, судя по работам второй половины их деятельности, за изысканную роскошь, прежде всего, цветовую.
Джованни Беллини — крупнейший художник венецианской школы, заложивший основы искусства Высокого Возрождения в Венеции. Для меня эти слова — не простая информация. В Прекрасном граде на Средиземноморской лагуне, по моим воспоминаниям, героев живописных полотен Беллини больше, чем нынешних венецианцев.
Произведения Джованни Беллини гармонически ясны. В них величавым человеческим образам созвучен одухотворённый пейзаж. Его многочисленные “Мадонны” отличаются мягкой звучностью насыщенных цветов, словно пронизанных солнцем, и тонкостью светотеневых градаций. Им свойственна спокойная торжественность, лирическая созерцательность и поэтичность.
В творчестве Джованни Беллини глубоко и полно определились две основополагающие для Ренессанса черты: классическая упорядоченность композиции и всепоглощающий интерес к человеку.
Чем он мог покорить сердца будущих прерафаэлитов? Я думаю, некой отрешенностью женских образов от суетности — погруженностью их в свой собственный внутренний мир — здесь ясный, человечный и, одновременно, неотрывный от земного и небесного бытия.
Завершающий этап творчества Беллини на удивление богат новыми темами и блестящими художественными решениями. В этот период он создал картину «Обнажённая перед зеркалом», которая своей светскостью резко отличается от его многочисленных произведений на религиозные темы.
Сюжет не имеет объяснений. Я думаю, подбираясь к 90-летию, Беллини потерял связь с реальным временем и переместился из XVI в XIX век, показав, как прекрасна женщина с рыжими волосами и погруженным в свой внутренний мир взглядом.
«Благовещение» представляет собой алтарный образ в резной позолоченной раме в рост человека, написанный темперой на деревянной доске. Наверху — собственно сцена Благовещения, внизу — пять сюжетов из жизни Пресвятой Богородицы.
Действие происходит под портиком, открытым в сад. Колонны портика зрительно делят центральную панель на три примерно равные части. Справа изображена Дева Мария. Перед ней склоняется Архангел Гавриил. В глубине виден вход в комнату Марии. В скульптурном медальоне над центральной колонной дано изображение Бога-Отца. Левую треть композиции занимает вид сада — Эдема — с изображением библейского эпизода: Архангел Михаил изгоняет из рая Адама и Еву после их грехопадения.
Соединение ветхозаветного эпизода с новозаветным имеет глубокое богословское обоснование: вдали изображены последствия грехопадения, на первом плане изображается зачатие Иисуса Христа, смерть которого на кресте послужит искуплением роду человеческому за первородный грех. Мария, таким образом, трактуется как «новая Ева», лишенная недостатков прародительницы.
Скажите, вот это — содержание, вот это — композиция!
Нетрадиционно, изобретательно непостижимо! Ай да XV век!
«Братство прерафаэлитов» (Pre-Raphaelite Brotherhood – P. R. B.) было основано в 1848 в Лондоне и просуществовало до 1853, то есть пять лет.
В «Братство» входили поэт и живописец Данте Габриэль Россетти (1828–1882), живописцы Уильям Холмен Хант (1827–1910), Джон Эверетт Миллес (1829–1896), Джеймс Коллинсон (1825–1881), скульптор Томас Вулнер (1825–1892) публицист Уильям Россетти (1829–1919), писатель и поэт Фредерик Стивенс (1817–1875). Как видите, членам «Братства» было в среднем по двадцать лет. То — возраст крайнего максимализма, заставляющий все старое напрочь отрицать во имя Нового, неизвестно какого, но другого — позволяющего в этом мире утверждать Себя и Свое.
Испытав влияние теоретика искусства Джона Рёскина, «братья» решили устремиться к возрождению «наивной религиозности» средневекового и раннеренессансного искусства. Они хотели зажечь «священный огонь», что поддерживал бы в их современниках «живую веру» в Божественную благодать.
При таких устремлениях картина Ханта «Светоч Мира» глубоко символична для «Братства прерафаэлитов». Христос («Я есмь Свет миру») стучится в дверь, заросшую терниями и сорняками. Дверь – символ закрытой человеческой души, глухой к его призыву. Светильник в руке – символ совести и спасения, а вся картина иллюстрирует приведенную выше библейскую цитату и другую, из Апокалипсиса: «Се, стою у двери и стучу».
Как ни странно, довольно нехитрая аллегория не были понята современниками. Джону Рёскину пришлось писать письмо в «Таймс» с объяснениями символов в «Светоче мира». Позже, однако, гравюры с этой картины стали очень популярны и украшали многие пастораты и воскресные школы.
Картина не завершена — работа не пошла, поэтому ее содержание чаще всего не истолковывается. Хотя, кое-что можно увидеть… Основной принцип существования сообщества — насилие. Силой и ложью добиваются подчинения, превращая сопротивляющихся в невинных жертв неправедно устроенного мира. До какой степени картина революционна, остается вопросом.
В техническом смысле незаконченная работа Россетти — красноречива. Отказавшись от академических принципов в искусстве, прерафаэлиты внесли изменения в традиционную технику живописи: использовали чистые цвета и писали без подмалевка по сырому белому грунту, как фреску. На загрунтованном холсте намечали композицию, наносили слой белил и убирали из него масло промокательной бумагой, после чего писали поверх белил полупрозрачными красками. Эта техника позволяла добиться ярких, свежих тонов и оказалась такой долговечной, что работы прерафаэлитов сохранились в первозданном виде до наших дней.
Прерафаэлиты привлекают внимание к теме общественного неравенства в Викторианскую эпоху. Холман Хант даже затрагивает тему проституции в своей картине «Проснувшаяся стыдливость». На картине — падшая женщина, которая вдруг поняла, что грешит, и, как будто услышав какой-то зов через открытое окно, освобождается из объятий своего любовника. Мужчина не понимает её духовных порывов и продолжает игру на фортепиано.
Герои – современные люди, здесь нет никакой средневековой стилизации. Однако и в этой картине присутствуют символы… Открытое окно символизирует свет, вдруг ворвавшийся в жизнь этой женщины. Заметим, что ее друг даже не смотрит в ту сторону: для него этот свет не светит. Брошенная перчатка на полу – судьба героини, потому что скорее всего ею поиграют и бросят. Птичка, которая пытается улететь от кота – это она сама, пытающаяся улететь от греха.
И, однако, несомненно новаторские работы Ханта не получали никакого признания…
Миллес обладал обожающими его зажиточными родителями (они были в дальнем родстве с Франсуа Милле), очаровательной внешностью и большими способностями от природы. Из блестящей троицы он лучше других владел различной живописной техникой. Увлекшись поэтическими фантазиями Россетти и теоретическими рассуждениями Ханта, он первый применил на практике «прерафаэлитский» метод письма, напоминающий фресковую живопись. Рёскин видел в нем «второго Тернера».
Летом 1853 Рёскин и его жена Эффи пригласили Миллеса отправиться вместе с ними на лето в Гленфинлас (Шотландия). Миллес и Эффи полюбили друг друга и, после ее скандального развода с Рёскином, поженились. Женитьба все изменила…
В ноябре 1853 года Миллес становится членом Королевской Академии, с которой так храбро собирался бороться и в которую он с такой поспешностью вошел, позабыв все былые расхождения. Россетти объявил это событие концом «Братства».
Для поддержания семьи Миллес должен был создавать картины быстрее и в большем количестве, а также дорого продавать их. После отречения от взглядов и идей прерафаэлитов Миллес обрел огромную популярность и бешеное состояние.
Как он сам отнесся к произошедшему, неизвестно. Хочется думать, не без мучений. Не навеян ли этот портрет образом золотоволосой Лиззи Сиддал, заплатившей здоровьем и красотой за неистовость прерафаэлитских стремлений к достоверности? Никто не знает. Я тоже. Просто забыть не могу холодной ванны и тяжелого парчового платья….
Картину «Сэр Изюмбрас», где художник сильно отошел от прерафаэлитской техники, Рёскин назвал «даже не неудачей, а катастрофой». Я в картине вижу много печали…
В картине «Осенние листья» заметно, насколько традиционной — обыкновенной — стала техника Миллеса и даже колорит. Другого тоже нельзя не заметить: есть в картине чувство тихой грусти — не академической. Рёскин заметил, что «впервые сумерки изображены настолько совершенно».
Позже Миллес как будто окончательно теряет всякую связь со своими прерафаэлитскими корнями и создает совершенно викторианские, приторные или назидательные картины, гравюры с которых расходятся тысячными тиражами.
В 1870-е и 1880-е годы Джон Эверетт Миллес пишет многочисленные женские портреты в стиле XVIII века и опять входящем в моду «пейзанском» духе.
Крупнейшие деятели викторианской Англии почитают за честь заказать свой портрет самому высокооплачиваемому художнику за всю историю английского искусства.
«Слава влюблена в него» — писали современники о Джоне Эверетте Миллесе. Ни один из английских художников не пользовался при жизни таким головокружительным успехом, толпа следовала за ним. Однако, именно его называют «падшим ангелом живописи», и этому падению нет аналогии в истории живописи.
В 1885 году Джон Эверетт Миллес получает титул барона, а за месяц до смерти становится президентом Королевской Академии художеств. В Лондоне установлен бронзовый памятник Миллесу. И в настоящее время он относится к числу самых любимых англичанами художников середины XIX века.
Значит, история все-все ему простила. Почему? За что?
Картина изображает сцену из одноимённой поэмы английского поэта Джона Китса. Хант сделал наброски иллюстраций к поэме сразу после основания «Братства прерафаэлитов», но долго не мог довести их до полноценной картины.
К написанию картины он вернулся в 1866 году во время свадебного путешествия по Италии со своей женой Фанни Фо. Его жена умерла сразу после рождения ребенка и Хант превратил картину в своего рода дань памяти о своей жене, используя в образе Изабеллы черты её внешности.
Изабелла, страдающая бессоницей, одета в полупрозрачную ночную рубашку. Только что встав с постели, которая видна на заднем плане, она облокотилась на инкрустированный аналой, созданный для возлюбленного, убитого ее братьями. На богато орнаментированной скатерти стоит майоликовый горшок, украшенный черепами — в нём погребен череп Лоренцо.
Сюжет, акцент на чувствительности, яркость и чистота красок, тщательная продуманность декоративных элементов отражает сходство с картинами других членов «Братства прерафаэлитов». И не только: Уильям Холман Хант относится к тем людям, которые не забывают, напротив — живут тем, что было.
После того, как «Братство» прекратило свое существование, Хант отправился на Ближний Восток искать места, описанные в Ветхом Завете. Проведя два года (1854-55) на Востоке, он написал одну из самых известных своих картин — «Светоч Мира», которая возбудила в художественной критике горячие споры. Там же — на берегу Красного моря — он написал картину «Козел отпущения», приведя на берег моря живого козла.
В картине нет изображений людей: только зловещая, ослепительно яркая, похожая на страшный сон соляная пустыня, в которой главная роль принадлежит тому месту, где стояли Содом и Гоморра. Пейзаж Хант, естественно, писал с натуры, как и белого козла, измученного долгим позированием.
Согласно Ветхому Завету, «козла отпущения» выбирали для ритуала очищения общины: на него возлагались грехи всех членов общины, а потом выгоняли в пустыню на голодную смерть. Для Ханта это — символ Христа, взявшего на себя грехи всех людей и умершего за них. В глазах бессловесного козла просвечивают такие глубины трагического страдания, которых Ханту не удавалось достичь в других своих картинах.
Напрашивается мысль: судя по произведению, Хант считает предосудительным грехом отступничество своих «братьев» от былых намерений и идеалов…
В творчестве Ханта после распада «Братства» перемежаются, по существу, все жанры живописи: портрет, бытовые сцены, религиозные сюжеты. Здесь восточная жанровая сцена вдруг превращается в историю из жизни Святого семейства, да еще поднимается на уровень триумфа, даруемого Богоматери за «невинность». Живопись столь воздушна, что изображение кажется видением, миражным наваждением.
Это — отступление от принципов прерафаэлизма? Никоим образом. По-моему, картина свидетельствует том же: Хант не может избавиться от воспоминаний об единстве былом.
Портрет жены в флорентийском наряде — тоже воспоминание о совместном путешествии по Италии.
Этот портрет — запечатленная в прелестном образе Италия, где так неожиданно оборвалось его счастье.
Иисус, еще не вышедший на служение, потягивается, устав от плотницкой работы, а его тень, падая на полку с инструментами, создает зловещее подобие Распятия. Круглое окошко вокруг головы Христа кажется нимбом, окно выше напоминает о Вифлеемской звезде, возвестившей о рождении Спасителя, которому надлежит умереть за людей.
Критик Норман дал уничтожительную оценку содержанию картины Ханта, над которой художник работал в течение девяти лет… «Появление падающей тени должно вызывать представление о распятии или роковом предзнаменовании. Выдумка совершенно бессмысленна. Со стороны Христа было бы слишком наивно предсказывать свою возвышенную смерть таким хвастливым образом. К тому же современники не могли бы понять это знамение, пока Христос не претерпел смерти на кресте. Но в сознании Холмена Ханта возникают одновременно представление о молящемся Христе и представление о кресте, и он, не давая себе отчета в разумном их соотношении, соединяет их в один туманный, расплывчатый образ. В этом и заключается разница между религиозною живописью верующего нормального человека и живописью развинченного психопата».
Некоторые выражения весьма грубы, но негативная оценка работы мне кажется верной особенно в сравнении с усредненно-общепринятым суждением. Согласно ему, Холмен Хант был единственным, кто до конца остался верен доктрине «Братства прерафаэлитов» и сохранил его живописные идеалы до самой смерти. Вижу необходимость ввести уточнения…
Оставшись верным идеалам «Братства», Хант доказал, что они — пустое упование. Не дано человеку из XIX века возродить «искренность и простоту» живописцев XV века, веривших в достоверность того, о чем они рассказывают. Чтобы возродить былое, «братья» придавали обыденность тому, что в сути своей было Бытием, а не бытом. Этим самым они снижали образ, выдавая его надуманность и несостоятельность.
Вывод из этого наблюдения следует парадоксальный…
«ПРЕРАФАЭЛИТЫ» БЫЛИ, А «ПРЕРАФАЭЛИТИЗМА» НЕ БЫЛО,
ПОТОМУ ЧТО ЕГО НАМЕРЕНИЯ ОКАЗАЛИСЬ НЕДОСТИЖИМЫ.
Уильяму Холмену Ханту в конце концов пришлось бросить живопись из-за все ухудшающегося зрения.
Согласно наиболее распространенной версии, Грааль — это чаша, из которой причащались ученики Иисуса Христа на Тайной вечере, в которую позже его приверженцы собрали кровь распятого на кресте Спасителя (Орудия Страстей). Чашу и копьё, которым пронзено тело умершего Христа, сохранил и привез в Британию (по одной из поздних версий — в монастырь Гластонбери) Иосиф Аримафейский.
Испивший из чаши Грааля получает прощение грехов, вечную жизнь, а также различные блага. Томас Мэлори так описывает чашу Грааль… «Но вот очутилась в зале Священная чаша Грааль под белым парчовым покровом, однако никому не дано было видеть её и ту, что её внесла. Только наполнилась зала сладостными ароматами, и перед каждым рыцарем оказались яства и напитки, какие были ему более всего по вкусу». Его Грааль, похоже, выполняет роль рога изобилия.
Прерафаэлитизм — это культурный стиль, проникший в жизнь своих создателей и в какой-то мере определявший эту жизнь. Прерафаэлиты жили в созданной ими обстановке и сделали такую обстановку чрезвычайно модной. Как отмечает Андреа Роуз в своей книге, в конце XIX века «верность природе уступает верности имиджу. Имидж становится узнаваемым и поэтому вполне готовым для рынка».
Прерафаэлитов окружали женщины разного социального статуса, возлюбленные, модели. Одна журналистка пишет о них так: «…женщины без кринолинов, с развевающимися волосами… необычные, как горячечный сон, в котором медленно движутся великолепные и фантастические образы».
Прерафаэлиты изменили отношения художника и модели — они стали равноправными партнерами. Если герои картин Рейнольдса почти всегда одеты соответственно их социальному статусу, то Россетти мог рисовать королеву с продавщицы, богиню с дочери конюха. Проститутка Фанни Корнфорт позировала ему для картины «Леди Лилит».
Лили́т (ивр. לילית) — первая жена Адама в еврейской мифологии. Именно в этом смысле большинство исследователей рассматривают это слово в Книге пророка Исайи (Ис.34:14). Упоминается в Свитках Мёртвого моря, Алфавите Бен-Сира, Книге Зогар.
Согласно преданию, расставшись с Адамом, Лилит стала злым демоном, убивающим младенцев (этот персонаж присутствует и в арабских мифах). В Междуречье подобное имя носит ночная демоница, которая убивает детей и издевается над спящими мужчинами (упоминаются также и мужчины «лилу»).
Благодаря большому интересу к Каббале, в Европе эпохи Возрождения предание о Лилит как первой жене Адама стало известно в литературе, где она обрела облик прекрасной, соблазнительной женщины. Подобное представление о Лилит появляется и в средневековой еврейской литературе, хотя в еврейской традиции красивая внешность Лилит связана с её способностью менять свой облик. Легенда о ней вдохновила английского поэта Данте Габриэля Россетти (1828—1882) на написание поэмы «Райская обитель», в которой Лилит-змея стала первой женой Адама, а Еву Бог создал потом. Чтобы отомстить Еве, Лилит уговорила её отведать запретный плод и зачать Каина, брата и убийцу Авеля. Такова первоначальная форма мифа, которую развил Россетти.[источник не указан 360 дней]
Данте Габриэль Россетти Леди Лилит
Образ Лилит, реализующий «альтернативную мифологию» и противопоставляющийся привычному образу Евы, получил большую популярность у романтиков.
[править] Литература
Образ Лилит многократно и по-разному обыгран в мировой литературе.
Так, у Гёте Фауст видит красавицу[13] и получает предупреждение, что это первая жена Адама и что её волос следует остерегаться:
…Остерегись её волос:
Она не одного подростка
Сгубила этою причёской.
У Анатоля Франса в рассказе «Дочь Лилит» Лилит — мать женщины, совратившей главного героя. В рассказе Лилит не знает добра и зла, страдания и смерти: «Над ней не тяготеют страдание и смерть, у неё нет души, о спасении которой ей надо з
Наиболее известны картины Россетти позднего периода. Их основными чертами являются эстетизм, стилизация форм, эротизм, культ красоты и художественного гения. Практически во всех этих работах присутствует одна и та же модель — возлюбленная Россетти Джейн Бёрден, супруга Уильяма Морриса.С ухудшением душевного здоровья Россетти увеличивается его зависимость от Джейн, он был одержим ею и посвятил ей огромное количество полотен, обессмертив её имя так же, как и имя Элизабет Сиддал. Среди самых известных его работ — «Дневная греза», «Прозерпина» (1877).
Прозерпина — молодая женщина, украденная Плутоном в подземное царство и отчаянно мечтающая вернуться на землю. Она съедает лишь несколько гранатовых семечек, но достаточно маленького кусочка пищи, чтобы человек навеки остался в подземном мире. Прозерпина Россетти — не просто красивая женщина с задумчивым взглядом. Она очень женственна и чувственна, а гранат в её руках — символ страстей и соблазна, которому она поддалась.
Потом музой Россетти стала Джейн Берден. Это были очень странные отношения, так ничем и не завершившиеся – Джейн не стала его женой, а Россетти все писал и писал ее в разных образах. Джейн была удивительно красивой девушкой и идеально соответствовала представлению Россетти о женской красоте — длинные густые волосы, сильная шея, полные губы, и именно таковы героини его картин. Иногда он смешивает черты обеих своих возлюбленных, но, по сути дела, всю жизнь он писал одну и ту же прекрасную даму.
Творчество прерафаэлитов было тесно связано с литературой — с произведениями итальянского поэта эпохи Возрождения Данте Алигьери, английских поэтов Джона Мильтона и Уильяма Шекспира, давно забытыми средневековыми балладами и легендами, в которых прославлялось поклонение прекрасной даме, самоотверженное мужество рыцарей и мудрость волшебников.
«Марианна» – героиня драмы Шекспира «Мера за меру» — оставлена своим возлюбленным. Она обречена на бесконечное отчаяние из-за отвергнутой любви. Но, в живописной трактовке образа этой героини нет простоты и безыскусности прерафаэлитов. «Марианна» Россетти, окруженная роскошью, погружена в себя и свою красоту. В ней больше недоумения, чем отчаяния. Она — царица, жрица. Она — сама Любовь и Красота. Она — сама…
Чтобы понять, почему отвергнут был Микеланджело, направляемся в Сикстинскую капеллу. Ныне Капелла — выдающийся памятник эпохи Возрождения — музей. То — прямоугольное в плане, трехъярусное помещение. Стены расписаны в 1481—1483 годах по заказу Сикста IV. В 1508—1512 годах Микеланджело расписал свод с люнетами и распалубками, по заказу папы Юлия II. А в 1536—1541 годах Микеланджело исполнил на алтарной стене фреску «Страшный суд», по заказу папы Павла III.
Я вошла в зал — расписную шкатулку непривычно удлиненных пропорций, несколько темноватую даже при искусственном освещении. Внизу мерно гудела толпа зрителей. В такт гулу вибрировали цветовые пятна на стенах и потолке, собирались в знакомые фигуры и снова расплывались. Распорядитель попросил проявить почтение к месту, полному Божественных откровений. Наступила напряженная тишина.
Меня спросили: «Ты знаешь, где сидишь?» Я очень испугалась, вскочила, оглянулась и увидела фреску Микеланджело «Страшный суд». Все началось — они встают из гробов…
Тогда сразу и навсегда я поняла: Микеланджело чрезмерен во всем. Его страсти сокрушительны. Такое явление может возникнуть лишь один раз за историю человечества. Ему нельзя подражать, и, Слава Богу, ему никто не подражает…
Рассмотрим несколько фресок, исполненных мастерами Раннего Возрождения, чтобы увидеть воочию, что именно решили поставить во главу своего искусства английские художники середины XIX века и были ли у них перспективы достичь желаемого…
После сближения папы и Лоренцо Медичи в 1484 году группа флорентийских художников была приглашена в Рим, где вместе с умбрийскими мастерами в течение двух лет расписала стены Сикстинской капеллы. Это были Боттичелли, Перуджино, Гирландайо и Козимо Росселли, при участии своих помощников: Пинтуриккио, Синьорелли, Бартоломео делла Гатта, Доменико Гирландайо, Пьеро ди Козимо, Бьяджо д’Антонио. Сохранилось 12 из 16 фресок, составляющих два цикла…
ИСТОРИЯ ХРИСТА
1. Крещение Христа (Перуджино)
2. Призвание первых апостолов (Гирландайо)
3. Искушение Христа и очищение прокаженного (Боттичелли)
4. Нагорная проповедь (Козимо Росселли)
5. Тайная вечеря (Козимо Росселли)
6. Вручение ключей апостолу Петру (Перуджино)
ИСТОРИЯ МОИСЕЯ
1. Избиение еврейских младенцев в Египте
и призвание Моисея (Боттичелли)
2. Обрезание сына Моисея Елиазара (Перуджино)
3. Переход через Чермное море (Козимо Росселли)
4. Дарование заповедей и золотой телец (Козимо Росселли)
5. Возмущение против законов Моисея (Боттичелли)
6. Смерть и завещание Моисея (Лука Синьорелли)
Я помню, как по мере созерцания в Капелле возникало состояние Светлой Умиротворенности. Выше фриза с блаженными тенями бушует неистовый Микеланджело, мучимый всеми земными страстями и мучающий по сю пору даже тех, кто о Предстоящем не задумывается. А они — эти тени былых землян — идут по фризу Капеллы чередой бесконечной, чередой вечной. Что ведет их? В данном сюжете — Вера в очищение, что дает силу Противостояния Злу…
Они приходят из ниоткуда — нам неведомого Прошлого —
они уходят в никуда — им неведомое Будущее. От всего шествия остается факт нисхождения на идущих Святого духа. Чтобы так написать такой сюжет, нужно верить в акт мистического откровения, как в Истину — несомненную.
Так оно и было… Живописец XV века, изображая религиозный сюжет, был убежден, что он следует Правде. Он был реалистом, рисуя сверхчувственное. Религиозное предание он воспринимал как факт из жизни и передавал его точно также, как передал бы всякий другой правдивый рассказ, избегая всего туманного и таинственного. Публика подходила к его картине в том же настроении.
Прерафаэлиты вряд ли могли проникнуться этой бесхитростной верой. Вряд ли они могли даже смириться с нею. Их удел — изображать предания, видения, мечтания, настроения, то есть все мистическое.
Это — предположение: не долог его час — узнаем…
Божественно-прекрасна воздушная перспектива посередине. Такого не увидеть наяву, только во сне, из которого не хочется вернуться в реальность. По Небу летают «самолеты», нарушая закон перспективного сокращения. И это — не единственное нарушение. Я улыбаюсь, рассматривая правую кулису из свидетелей знаменательной сцены. Их головы нарисованы на одной высоте, будто выставлены в мастерской на полке. Я получаю удовольствие от своего многознания. А Доменико Гирландайо надо мною смеется, как смеются тогда, когда уже ничего не поделать, чтобы изменить положение.
Я, в отличие от зрителей, для которых художник XV века создает свое произведение, рассматриваю сюжет поверхностным взглядом, что отвлекается — анализировать композицию старается — и упускает главный художественный эффект: Веру в действительность изображенного.
Юноши, назвавшие себя «прерафаэлитами», еще больше насмешили бы своих кумиров. Точное значение этого определения уяснить невозможно, потому что оно, подобно всем вымышленным словам, обладает расплывчатостью и неопределенностью. Название «прерафаэлиты» основателям движения просто нравилось, потому что приставка «пре» возбуждала представление о чем-то древнем, отдаленном, едва доступном воображению, сказочном, таинственном, то есть все о том же — мистическом. Мысль, что можно найти в художниках XV столетия умы, одинаково настроенные с умами художников XIX столетия, — заблуждение, а заблуждения не созидательны. Время течет только вперед: вспять оно не возвращается…
Козимо Россели, в отличие от Доменико Гирландайо, заткнул глубинную перспективу горою. Понятно: гора — главное в обозначении места и значения происходящего в сюжете. Почему же Христос стоит на бугорке черной как уголь земли? Чтобы быть ближе к народу, а не вещать с вершины горы, обращаясь к обезличенному человечеству? Здесь пафоса нет. Здесь есть неподражаемая искренность и, конечно же, вера в событие, что именно таким — разговором простым — на самом деле было.
Прекрасные тени, внемлющие Богочеловеку,
спасите меня от себя самой или хотя бы лишите меня слова…
А-а-ах…
Восьмигранный храм в центре под восьмигранным куполом с четырьмя входами, отмеченными тяжелыми сенями (навесами) на тонких колонках, неспособных нести такой тяжести. Справа, слева от проходного храма — триумфальные арки, как на римских форумах, имперских. Итальянская перспектива выдержана, как на ученической работе, осваивающей азы предмета. Три плана. Три объекта. В центре — точка схода. И вдруг… Все: умолкаю сама по себе, потому что боюсь помешать неожиданно зазвучавшей во мне светлой музыке.
Вот это — момент! Вот это — сюжет! Он… Он перед Распятием на Кресте отдает последние распоряжения. Без позы, без надрыва — без экстаза. Даже без смирения перед тяжкой долей земной. Все фигуры переднего плана тоже не ропщут, ибо и они вышли из времени в Вечность. Раньше мне мешали движущиеся фигурки на дальнем плане. Теперь я понимаю: они танцуют под светлую музыку, и в них звучащую.
Здесь все проникнуто благородством,
так как Он рожден для Блага и Благо на всех и всё источает.
Я в это верю? Я этим чувством проникаюсь…
О. Пьетро Перуджино, Вы победили:
я перед Вами преклоняюсь.
Чермное море — церковнославянское словосочетание, употребляемое для обозначения водоема, что расступилось. Событие это в Библии передается в следующем виде… «Когда Фараон отпустил народ (Израильский), Бог не повел его по дороге земли Филистимской, а обвел дорогою пустынною к Чермному морю. Царю Египетскому возвестили, что народ бежал. Фараон взял шесть сот колесниц отборных и все колесницы Египетские, всадников и войско и начальников над всеми ими, и погнался за Израильтянами и уже настиг их у моря. Погоня была уже в виду Израильтян, — и гибель их неизбежна. Но Господь особенным чудом спас их. Он сказал Моисею: подними жезл твой и простри руку твою на море, и раздели его, и пройдут сыны Израилевы среди моря по суше. Простер Моисей руку свою на море, и расступились воды; воды были стеною по правую и по левую стороны, и сделалось море сушею. Когда Израильтяне достигли уже противоположного берега, за ними по дну морскому погнались Египтяне. Моисей по повелению Божию снова простер руку свою на море, и вода к утру возвратилась на свое место и покрыла колесницы и всадников всего войска Фараонова, так что не осталось ни одного из них».
Если вдуматься, описанное совершенно невозможно. А, это же — чудо: его нужно принимать на веру. Принимаю…
Композиционное решение столь наивно и декоративно, что не поддается разбору с позиции эпохи Возрождения. Это — примитивизм, мет которого не исчерпать! Что здесь может вдохновлять прерафаэлитов?! Все объясняет Джон Рёскин — теоретик прерафаэлитизма. В книге «Современные художники» (1843 год — первый выпуск) он пишет…«Мне кажется, что грубая картина действует часто сильнее, чем тонко исполненная, и что вообще картины вызывают тем меньше любопытства и почтения, чем они совершеннее в техническом отношении… Значение живописца или писателя в конце концов определяется содержанием их произведений, а не формою. Картина, содержащая в себе много благородных мыслей, как бы плохо они ни были выражены, лучше и значительнее, чем картина с менее благородными мыслями, хотя бы они были выражены прекрасно… Чем менее средства соответствуют замыслу, тем сильнее впечатление картины».
Теория Рёскина, все с ног на голову переворачивает.
Совершат молодые бунтари такой же умозрительный «кувырок», поживем — увидим…
Лично мне фреска очень нравится, особенно по содержанию…
Топите, братцы, египтян. Все равно исчезнут с лица Земли:
какие-то откроют «Врата» и уйдут, или в Море чермном останутся. Какая разница!
Десять заповедей (Декалог или Закон Божий), согласно Пятикнижию, были даны самим Богом Моисею, в присутствии сынов Израиля, на горе Синай на пятидесятый день после Исхода из Египта. Вот, что за событие то было…
Синай стоял в огне, окутанный густым дымом, земля дрожала, гремел гром, блестела молния, и, в шуме разбушевавшейся стихии, покрывая его, раздавался голос Божий, произносивший заповеди. Затем сам Господь начертал «Десять слов» на двух каменных скрижалях и передал их Моисею. Когда Моисей спустился с горы, после сорокадневного пребывания на ней, со скрижалями в руках, и увидел, что народ пляшет вокруг Золотого тельца, забыв о Боге, он пришёл в такой страшный гнев от вида разнузданного пиршества, что разбил о скалу скрижали с заповедями Бога. После последовавшего раскаяния всего народа, Бог велел Моисею вытесать две новые каменные скрижали, и записать на них Десять заповедей.
Эта фреска мне еще больше нравится по совмещению в двухмерной плоскости стены различных во времени планов. В иконописи для этой цели используются «клейма». Здесь все совмещено в пространстве. Фреску разглядывать — как ребус разгадывать. Простите меня, о, простите меня: на самом деле я так люблю подобные совмещения…
Лучшим творением Сандро Боттичелли ценители считают фрески в Сикстинской капелле Ватикана. Предположительно, Боттичелли был приверженцем Савонаролы, резко бичевавшим людей за пороки, властно призывавшим к покаянию и предвещавшим наказание Италии за её грехи. Согласно преданию, уже в старческом возрасте Боттичелли сжёг свою юношескую картину на «костре тщеславия». Во всяком случае, тема ватиканской фрески подтверждает стремление художника пробудить в своих современниках высокую нравственность.
Боттичелли — мастер, владеющий всеми художественными приемами: линейной и воздушной перспективой, построением сложных, многофигурных композиций, построением архитектурной формы и бесконечностью портретных трактовок необыкновенной выразительности.
Интересно, за что я люблю Боттичелли: за форму или содержание его произведений? О, Господи, что за бред, я их не разделяю. Думаю, и вы ничего подобного не делаете, просто погружаетесь в созерцание, что всевластно…