Петербург : Город-фантом,что значит призрак, привидение

Есть у меня все основания считать, что Петербург Достоевского по-прежнему представляет собой тайну за семью печатями, так как читателям не удается отделить его от реально существующего града второй половины XIX века.

Достоевский использует газетную хронику? Да. Он чрезвычайно точен в указаниях адресов, шагов, времени суток? Да. Но, вопреки всему, события в его романах происходят не в реальном Петербурге. Я по сю пору ощущаю холод горних тайн, когда вдруг – как положено в фантастическом мире Достоевского – вдруг поняла смысл его шифровок и подсчетов…

Писатель создает миф…

Город-фантом нельзя свести к сумме домов («без архитектуры» и даже с архитектурой), имеющих такие-то параметры – габариты, полезную и общую площадь, построенных тем-то, для того-то, тогда-то, там-то, из таких-то материалов и в таких-то конструктивных решениях.

Город-фантом рождает восприятие окружающего Мира. Это – образ, возникающий в умозрительных усилиях при непременном участии «разгоряченного» воображения. Человек без воображения, безразличный к «тонким материям» живет в реальном мире, где места городам-фантомам нет.

«Помню, раз, в зимний январский вечер, я спешил с Выборгской стороны к себе домой. Был я тогда еще очень молод. Подойдя к Неве, я остановился на минутку и бросил пронзительный взгляд вдоль реки в дымную, морозно-мутную даль, вдруг заалевшую последним пурпуром зари, догоравшей в мглистом небосклоне. Ночь ложилась над городом, и вся необъятная, вспухшая от замерзшего снега поляна Невы, с последним отблеском солнца, осыпалась бесконечными мириадами искр иглистого инея…

Становился мороз в двадцать градусов… Мерзлый пар валил с усталых лошадей, с бегущих людей. Сжатый воздух дрожал от малейшего звука, и, словно великаны, со всех кровель обеих набережных подымались и неслись вверх по холодному небу столпы дыма, новый город складывался в воздухе…

Казалось наконец, что весь этот мир, со всеми жильцами его, сильными и слабыми, со всеми жилищами их, приютами нищих или раззолоченными палатами, в этот сумеречный час походит на фантастическую, волшебную грезу, на сон, который в свою очередь тотчас исчезнет и искурится паром к темно-синему небу. Какая-то странная мысль вдруг зашевелилась во мне.

Я вздрогнул, и сердце мое как будто облилось в это мгновение горячим ключом крови, вдруг вскипевшей от прилива могущественного, но доселе незнакомого мне ощущения. Я как будто что-то понял в эту минуту, до сих пор только шевелившееся во мне, но еще не осмысленное; как будто прозрел во что-то новое, совершенно в новый мир, мне незнакомый и известный только по каким-то темным слухам, по каким-то таинственным знакам. Я полагаю, что с той именно минуты началось мое существование».

Подобное обращение, души прозрение, сердца наполнение могло произойти только со странником с большим опытом созерцания. Достоевский, несомненно, странник — тот, кто обрекает себя на странствования не в силу внешних обстоятельств, а по внутренней своей природе, душевной потребности, убежденности, что невозможно жить иначе.

«Всякое раннее утро, петербургское в том числе, имеет на природу человека отрезвляющее действие. Иная пламенная ночная мечта, вместе с утренним светом и холодом, совершенно даже испаряется, и мне самому случалось иногда припоминать по утрам иные свои ночные, только что минувшие грезы, а иногда и поступки, с укоризною и стыдом».

Как хорошо – реальность держит верх, правда… В сознании лишь деловых людей! «Но мимоходом, однако, замечу, что считаю петербургское утро, казалось бы самое прозаическое на всем земном шаре, – чуть ли не самым фантастическим в мире… В такое петербургское утро, гнилое, сырое и туманное, дикая мечта какого-нибудь пушкинского Германна из «Пиковой дамы», мне кажется, должна еще более укрепиться».

Читаем далее… «Мне сто раз, среди этого тумана, задавалась странная, но навязчивая греза: «А что, как разлетится этот туман и уйдет кверху, не уйдет ли с ним вместе и весь этот гнилой, склизлый город, подымется с туманом и исчезнет как дым, и останется прежнее финское болото, а посреди его, пожалуй, для красы, бронзовый всадник на жарко дышащем, загнанном коне?»

Дальше — больше… «Мне часто задавался и задается один уж совершенно бессмысленный вопрос: «Вот они все кидаются и мечутся, а почем знать, может быть, все это чей-нибудь сон, и ни одного-то человека здесь нет настоящего, истинного, ни одного поступка действительного? Кто-нибудь вдруг проснется, кому это все грезится, – и все вдруг исчезнет». Что скажете? Главное ясно…

Город-фантом Достоевского имеет сновидческую природу: он – греза наяву, сон, мечта, пророческие видения, заключающиеся в постижении Первопричин Предстоящего. Где реальность? Нет ее. «Петербургскими сновидениями» называет писатель происходящие в его городе события.

В романе «Униженные и оскорбленные» есть описание «петербургских сумерек»… «Впрочем, надо сознаться во всем откровенно: от расстройства ли нерв, от новых ли впечатлений в новой квартире, от недавней ли хандры, но я мало-помалу и постепенно, с самого наступления сумерек, стал впадать в то состояние души, которое так часто приходит ко мне теперь, в моей болезни, по ночам, и которое я называю мистическим ужасом. Это – самая тяжелая, мучительная боязнь чего-то, чего я сам определить не могу, чего-то непостигаемого и несуществующего в порядке вещей, но что непременно, может быть сию же минуту, осуществится, как бы в насмешку всем доводам разума придет ко мне и станет передо мною как неотразимый факт, ужасный, безобразный и неумолимый. Боязнь эта возрастает обыкновенно все сильнее и сильнее, несмотря ни на какие доводы рассудка, так что наконец ум, несмотря на то что приобретает в эти минуты, может быть, еще большую ясность, тем не менее лишается всякой возможности противодействовать ощущениям. Его не слушаются, он становится бесполезен, и это раздвоение еще больше усиливает пугливую тоску ожидания», становящуюся «самой полной, самой неотразимой уверенностью, что все это непременно, неминуемо случится, что это уж и случилось, но только я не вижу».

Мистический ужас — самая тяжелая, мучительная боязнь чего-то непостигаемого и несуществующего в порядке вещей, но что непременно осуществится, став неотразимым фактом, ужасным, безобразным и неумолимым, действующим вопреки всем доводам разума, оказывающегося бесполезным.

И рождают эти ощущения петербургские сумерки.
Ответьте, нравится вам или не нравится подобный град? Вопрос, по-моему, излишен, ибо ответ однозначен: город-фантом выше и сложнее подобных оценок…

Здесь все грезят… Город – о победе над Пустыней-Пустотой. Горожане – о Всеобщем счастье для всех и навсегда. Кому от этого плохо? Горожанам, «вынужденным любить и проклинать то злое место, где они живут».

«Сугубое несчастье обитать в Петербурге», – утверждает
Достоевский под воздействием своего города-фантома.
И огромное счастье одновременно – ответит каждый из нас, сохранивших душу живой и способной ощутить исключительную красоту города панорам. Красоту фантастического явления, сочетающего Небо и Воды в одно целое, непостижимое в нераздельности своей.

Достоевский странствует по Петербургу, в контакте с Городом постигая смысл человеческой жизни. Без Петербурга для Достоевского земля «безвидна и пуста», несмотря на то, что, по его мнению, и в Петербурге жизни нет тоже. Такое отношение к Городу выше любви, что повязана эстетическими путами: нравится – не нравится. Такое отношение – подлинное «проникновение» в сокрытое, тайное, мистическое, невозможное для тех, кто лишен подобного дара.

В выводе Достоевского дается определение и поддержка исследовательского пути, которым я предлагаю вам пойти… Мы будем искать, ловить фантомы, увиденные писателем, пытаться удержать их в сознании и содержание постигать, прибегая к методам архитектурного исследования, имеющего дело не с Городом, а с фантастическим объектом несомненным. Точнее – одухотворенным субъектом: действующим, реально влияя на судьбу горожан по сю пору.

Метод подобного исследования Достоевский определяет в публицистическом произведении «Петербургские сны и сновидения». Он пишет: «Тайна Петербурга в нем самом, в сочетании его архитектурных линий». Значит… Тайну Петербурга можно понять, постигая суть архитектурной композиции, что лежит в основе городской планиметрии, соотнесенной с ячейкой Бытия…

Вперед, цель определена,
значит, пора приступать к делу…

<—Идея идей Федора Михайловича Достоевского

Белые ночи—>