Фраза, произнесенная художником Виктором Борисовом-Мусатовым в начале XX столетия, для многих сегодня звучит рефреном.
Когда все в окружающей тебя реальности начинает развиваться по неважно написанному сценарию фильма-катастрофы, в котором тебе суждено быть лишь участником массовки, лучший способ отвлечься от происходящего – музыка, литература, искусство.
Двойной эффект ухода от пугающей, раздражающей, вызывающей недоверие действительности можно испытать если погрузиться в творческое пространство тех, кто сам стремился уйти, стремился посредством своего искусства интуитивно проникнуть в иную реальность, будь то сон, греза, закоулки человеческого подсознания, затерянный мир…
ЭПИЗОД ПЕРВЫЙ: СОН
Мы созданы из вещества того же,
Что наши сны. И сном окружена
Вся наша маленькая жизнь.
Уильям Шекспир. «Буря»
В обыденной череде дней и ночей человек переживает два разных вида опыта — явь и сон, — каждый со своей логикой и своими границами. И если мир бодрствования отличают относительная прочность и продолжительность, то мир снов – пространственная и временная бесконечность, порождающая образную свободу.
Именно поэтому, многие мыслители, поэты, психологи видели определенное сходство между сновидением и творчеством.
Платон считал, что сны могут служить источником творческого вдохновения.
Иммануил Кант, находя взаимосвязь между сновидением и воображением, называл сон «непроизвольным творчеством».
Прообразом искусства считал сновидение Фридрих Ницше. «Прекрасная иллюзия видений, в создании которых каждый человек является вполне художником, — писал он, — есть предпосылка всех пластических искусств, а также <…> одна из важных сторон поэзии».
Хорхе Луис Борхес полагал, что сны — самый архаичный из видов эстетической деятельности, поскольку, созерцая сны, «мы превращаемся в театр, в зрителей, в актеров; творим сюжет»
По мысли же Павла Флоренского: «Художество есть оплотневшее сновидение».
Оплотневшее сновидение — именно так можно определить творчество Марка Шагала.
Описывая фабульную основу одного из своих произведений, художник писал: «Меня одолевали сны. Квадратная, пустая комната. В углу одинокая постель и я на ней. Темно. Вдруг разверзся потолок и крылатое существо с шумом и грохотом спустилось вниз, наполняя комнату движением и облаками. Шелест влекущихся крыльев. Я понимаю: ангел! Не могу открыть глаза, становится слишком светло и лучисто. Порыскав повсюду, он поднялся к отверстию в потолке и вылетел, унося с собой весь свет и голубой воздух. Снова стало темно. Я проснулся. Моя картина «Видение» вызвана этим сном».
Мир шагаловской картины «Видение. (Автопортрет с Музой)» словно балансирует на грани сна и яви. Две диагонали рассекают холст от угла до угла. Два светлых вертикальных треугольника образуют конструкцию песочных часов — символ остановленного времени. Изящный юноша у мольберта, еще в плену ночного мрака. Но в небесно-голубом сиянии неслышно слетает с высоты прекрасная муза, и рука художника уже готова коснуться чистого холста. Взмах огромных, сильных крыльев вызывает вибрацию живописной поверхности. Ритм клубящихся линий растекается в картинном пространстве, словно туман сновидения, поглощая все мелочи домашнего быта — лампу, узор вышивки на сползающей накидке кресла, складки скатерти на столике с выгнутыми ножками. И на весь этот уютный покой банальной реальности ложится отсвет вдохновения, светлого и таинственного, поражающего душу.
Написанное в 1917-1918 году большое полотно, где как знаки введены мотивы дом-мир, художник-муза, часы-время, может служить своего рода кодом к пониманию образно-символической природы произведений Шагала.
Мотив дом-мир, символизирующий собой единство малого и великого, художник впервые находит в картине «Окно. Витебск» 1908 года.
Шагал изображает открывающийся из окна вид на родной город во всех реалиях – старый забор и серые деревянные дома, с их унылой однообразной жизнью, кривые улочки и церковь на пригорке вдали. Но он видит этот неказистый пейзаж по-своему, сквозь призму своей поэтической души. Скуке будней провинциального Витебска он противопоставляет красоту природы – букет цветов в глиняном кувшине на подоконнике, изумрудную зелень травы и деревьев, рожденных землей, пронзительную синеву неба и многоцветную радугу, как Божий перст, ворвавшуюся в пространство картины. Распахивая окно своего скромного жилища, Шагал словно восклицает: «Господи, Ты, что прячешься в облаках или за домом сапожника, сделай так, чтобы проявилась моя душа, бедная душа заикающегося мальчика. Яви мне мой путь. Я не хочу быть похожим на других, я хочу видеть мир по-своему».
Господь внял. Шагал увидел по-своему.
Витебск стал для художника не только и не просто местом рождения, но колыбелью, вечным неиссякаемым первоисточником его искусства.
С одной стороны, родной шагаловский город реален, приземист и кособок, и многое, что происходит в нем, носит автобиографический характер.
С другой – космичен и полон алогизмов — планетарно круглятся холмы и пригорки; на их вершинах балансируют, пытаясь удержать равновесие, дома и церкви; парят в воздушном пространстве или ходят вверх тормашками люди, иногда в прямом смысле теряя голову от этой эквилибристики; гигантские козлы, коровы и лошади, также наделены способностью к полету и, жертвенно служа человеку, настойчиво пытаются заявить о своих свободах и равноправии.
Но главное, посреди треволнений и суеты повседневности Шагал создает свой мир – народно-праздничный, по-детски наивный и, одновременно, наделенный мудростью многих поколений.
Правит же этим миром — любовь.
Тема любви, соединяющей мужчину и женщину – художника и музу, в полную силу начинает звучать в творчестве Шагала с 1914 года, когда он ненадолго возвращается из Европы домой, чтобы побывать на свадьбе сестры. Но из-за начавшейся вскоре Первой мировой войны вынужденно остается в России на восемь последующих лет. Этот небольшой отрезок в долгой жизни Шагала становится одним из самых насыщенных в его творчестве. Именно тогда в произведениях художника возникают обобщающие образы влюбленных, словно заключенных в магический круг своей любви, понимаемой не просто как один из аспектов человеческого существования, но нечто, лежащее в основе мироустройства.
В картине «Голубые любовники» Он — художник, образу которого Шагал придает автопортретные черты, и Она, его муза, кажутся олицетворением нежности и лиризма. Любовь преодолевает дуализм и разобщенность мира. Как бы искупая грехопадение, она соединяет героев в одно целое. Прекрасная женщина погружена в состояние зачарованного отрешения. Ее бледное лицо и столь же бледная кисть руки в ажурной перчатке сияет таинственным нездешним светом. Нежно прикоснувшись ладонью к щеке возлюбленного, она возносит художника над обыденностью, увлекая его за собой в бесконечное синее пространство иных миров.
Муза художника — Белла Розенфельд. Как Шагал, она родилась в Витебске в семье ортодоксальных евреев, отцом ее был состоятельный ювелир. Окончив гимназию с серебряной медалью, Белла продолжила обучение в Московском университете на историко-литературно-философском факультете, подготовила выпускное сочинение о творчестве Ф.М. Достоевского, брала уроки актерского мастерства в одной из театральных студий. В 1909, вернувшись на каникулы в Витебск, в доме своей подруги Теи Брахман познакомилась с Шагалом. С тех пор, как вспоминала Белла в книге «Горящие Огни», «моя жизнь влилась в русло жизни другого».
Со времени первой встречи прошло почти шесть лет, и только летом 1915 года художник и его муза соединили свои судьбы узами брака.
Личное счастье Шагал переживал на фоне трагических событий Первой мировой войны и разверзшейся затем пропасти революций. В атмосфере тех апокалиптических дней, когда благополучие частного человека казалось особенно хрупким, были созданы холсты «Зеркало» и «Прогулка».
Картина «Зеркало» — это своего рода отклик на переезд художника в 1915 году в Петроград, куда он был командирован для службы в Военно-промышленном комитете.
Вместо родного и понятного местечкового мирка на холсте предстает разросшееся до гигантских размеров пространство казенного дома. Столь же пугающе огромно зеркало, в отражении которого как в окне возникает образ ночного города-призрака. Мертвенно фиолетовые «тающие» цвета пустынной площади и колонны (аллюзия на Александрийский столп), разбиваемые зыбким, болезненно-блеклым свечением то ли луны, то ли керосиновой лампы, заставляют буквально осязать тревогу, разлитую в картинном пространстве.
Неприютный, безликий мир сдвинут с оси. Словно чья-то невидимая рука раскачивает его как колыбель, чтобы не потревожить задремавшую за столом Беллу. Физически отрешенная от внешней реальности, она погружена в сон-забвенье, и краски ее видений вспышкой солнечно-желтого цвета загораются на холодной зеленой стене. Крошечная фигурка Беллы, почти неразличимая среди гиперболизированных предметов, – островок любви и тепла, источник нового творческого вдохновения художника.
В автобиографии Шагал писал, что рядом с Беллой он ощущал необыкновенный покой, невесомость, даже полет, рисуя ее — легкую, летящую, влюбленную: «Только открыть окно – и она здесь, а с ней лазурь, любовь, цветы. С тех давних пор и по сей день она, одетая в белое или в черное, парит на моих картинах, озаряет мой путь в искусстве».
В картине «Прогулка», облаченная в платье цвета царственного пурпура, прекрасная и юная Белла подобно сказочной жар-птице с распростертыми крылами вознеслась в широкое, словно раскрытое для полета небо. Она парит высоко-высоко – над холмами и оврагами, над приземистыми крышами городских домов и над куполом розовой церкви. Беллу невозможно удержать в ладони как маленькую серую пташку. И, словно одурев от обретенного счастья, влюбленный художник подчиняется полету своей музы, и, отрываясь от уныло-зеленой земли, ощущает беспредельную радость свободы.
Шагал творит на холсте мир реально-волшебный, правдиво-сказочный и живой, насквозь пронизанный энергией движения. Этот мир космичен, а потому не может быть удержан в четких границах. Влюбленные герои, дома, церковь, ветка с листьями, неведомо откуда ворвавшаяся в картинное изображение – все это вписано в систему линий, которые как бы круглят землю, расширяют пространство, создают атмосферу малой вселенной.
Для Шагала Белла явилась Платоновой половиной его души. Утонченная и воздушная, она стала олицетворением всего прекрасного. Подобно Рембрандту, не устававшему писать Саскию до самой ее смерти, Шагал будет писать свою Беллу. Но, художник XX века, он не довольствуется портретами любимой, он пишет портрет самой любви.
Портрет «Белла с букетом анемонов» был исполнен в 1926 году, в период, когда Шагал с семьей, эмигрировав сначала в Берлин, затем в Париж, навсегда покинул Россию, и его родное местечко Лиозно под Витебском приобрело ностальгический флер «утерянного рая».
Белла с букетом цветов заглядывает в распахнутое окно старого родного дома. Ее большие темные глаза исполнены нежной печали. Ее уста, сокрытые соцветиями сказочной красоты анемонов, хранят какую-то тайну.Родина анемона Древний Китай. Слово «анемос» по-гречески означает «ветер». Предание гласит, что бутоны растения распускаются и цветут только при дуновении ветра. Шагал цветом и светом создает ощущение вибрации воздуха, словно от дуновения еле слышного шепота или легкого вздоха. Мягкий утренний свет серебристой дымкой окутывает пространство, растворяя контуры предметов, смягчая переливы сиренево-голубых, пурпурно-розовых и зеленых тонов. В эту красочную элегию художник органично вписывает лицо Беллы, уподобляя его хрупкому соцветию анемона. Прекрасная женщина с цветами в руках подобна видению нездешнего мира. Легкая, почти не материальная, она — сон, мечта, воспоминание…
Сном, мечтой, воспоминанием Белла стала в 1944 году. Она ушла из жизни в годы вынужденной эмиграции в Америке. Умерла нелепо, при загадочных обстоятельствах от какой-то вирусной инфекции, оставив Шагала и дочь Иду наедине с горем в чужой земле, в заокеанской дали от пылающей огнем войны Европы.
Покинув этот мир физически, Муза не покинула художника. Ее образ всегда будет жить на его холстах.
Любовь Шагала к Белле, взаимное чувство, соединившее их, выражено в картине «Часы с синим крылом» поразительно точно.
Непроглядная тьма и зимняя стужа опустились на землю. Пустынным и неприютным стал город, покинутый Беллой, лишь тени воспоминаний скользят по его улицам. Брошенный на обочину букет еще не увядших цветов напоминает и о безвременно прервавшейся жизни, и об утраченном доме – об этом вечном национальном чувстве изгнанничества. Но за болью и страданием реального дня художник стремится узреть дыхание большого времени. Как не велико переживаемое им горе, оно ведь частица чего-то куда более масштабного, корнями уходящего в Вечность. И вот, над утопающим в серой унылости большим миром на наших глазах создается малый мир, освещенный человеческим теплом и Божественной заботой. Деревянные, похожие на дом часы подобно ангелу-хранителю берут под защиту своего синего крыла прильнувших друг к другу влюбленных, свидетельствуя, что время не властно над ними. Знаком вечно живущей любви воспринимается и парящий в небе петух — излюбленный шагаловский персонаж. Огненный жар, исходящий от крыльев птицы рассеивает мрак, и бой маятника часов возвещает о начале новой жизни.
Картина «Белая лошадь» была создана Шагалом в тот период жизни, когда постепенно ушли потрясения прошлых лет. После окончания Второй Мировой войны художник возвратился из американской эмиграции во Францию. Вскоре началась новая глава не только его творческой, но и личной жизни. В 1952 году Шагал женился на Валентине Бродской, которую ласково называл Вавой.
В картине переплетены все любимые мотивы и образы художника. Здесь, как и прежде, скрестились народно-праздничный гротеск и волшебная сказка, евангельская мудрость и национально-еврейское образное мышление.
На фоне синего небесного пространства, где сияют, гаснут и снова загораются далекие светила, ступают по земле белая лошадь и прекрасная женщина с младенцем на руках. Ее образ рождает множество ассоциативных связей – это и Богоматерь в евангельской сцене «Бегства в Египет», и Дама с Единорогом, и Белла, покинувшая мир, но навсегда оставшаяся жить в душе Шагала, и новая возлюбленная Вава, облаченная в белые одежды и фату. Силуэт стройной удлиненной фигуры героини ритмически перекликается с пламенем свечей, горящих в меноре – ритуальном еврейском семисвечнике. Отблески теплого желтого света, когда то погасшей, но вновь разгорающейся светильни, озаряют лицо и грудь матери-невесты, скользят по фигурам парящих в воздухе музыкантов, и радостными искрами вспыхивают в волосах влюбленного клоуна. Лежащий у нижнего края холста, он словно очнулся после долгого сна. Его обездвиженное тело постепенно оживает, наполняется цветом и жизненными соками. Он преподносит букет своей возлюбленной.
В то время как клоун и дама его сердца олицетворяют человеческое начало, белая лошадь «шагаловской породы» кажется причастной к иным сферам. Нечто небывалое, какая-то недоступная человеку невинность и грация, звучащие в образе животного, еще более усиливают в картине ощущение жизни как чуда, как по-детски СКАЗОЧНОГО И НАИВНОГО СНА …
Елена Станкевич (2020)