«At certain moments I felt that the entire world was turning
into stone: a slow petrification, more or less advanced depending on people and places but one that spared no aspect of life.
It was as if no one could escape the inexorable stare of Medusa. «
Perseus
«The only hero able to cut off Medusa’s head is Perseus, who flies with winged sandals; Perseus, who does not turn his gaze upon the face of the Gorgon but only upon her image reflected in his bronze shield.
To cut off Medusa’s head without being turned to stone, Perseus supports himself on the very lightest of things, the winds and the clouds, and fixes his gaze upon what can be revealed only by indirect vision, an image caught in a mirror.
The relationship between Perseus and the Gorgon is a complex one and does not end with the beheading of the monster. Medusa’s blood gives birth to a winged horse, Pegasus—the heaviness of stone is transformed into its opposite. With one blow of his hoof on Mount Helicon, Pegasus makes a spring gush forth, where the Muses drink. In certain versions of the myth, it is Perseus who rides the miraculous Pegasus, so dear to the Muses, born from the accursed blood of Medusa.
As for the severed head, Perseus does not abandon it but carries it concealed in a bag.
When his enemies are about to overcome him, he has only to display it, holding it by its snaky locks, and this bloodstained booty becomes an invincible weapon in the hero’s hand. It is a weapon he uses only in cases of dire necessity, and only against those who deserve the punishment of being turned into statues. Here, certainly, the myth is telling us something, something implicit in the images that can’t be explained in any other way.
Perseus succeeds in mastering that horrendous face by keeping it hidden, just as in the first place he vanquished it by viewing it in a mirror.
Perseus’s strength always lies in a refusal to look directly, but not in a refusal of the reality in which he is fated to live; he carries the reality with him and accepts it as his particular burden.
On the relationship between Perseus and Medusa, we can learn something more from Ovid’s Metamorphoses. Perseus
wins another battle: he hacks a sea-monster to pieces with his sword and sets Andromeda free.
Now he prepares to do what any of us would do after such an awful chore—he wants to wash his hands.
But another problem arises: where to put Medusa’s head. And here Ovid has some lines (IV.740-752) that seem to me extraordinary in showing how much delicacy of spirit a man must have to be a Perseus, the killer of monsters: “So that the rough sand should not harm the snake-haired head, he makes the ground soft with a bed of leaves, and on top of that he strews little branches of plants born under water, and on this he places Medusa’s head, face down.” I think that the lightness, of which Perseus is the hero, could not be better represented than by this gesture of refreshing courtesy toward a being so monstrous and terrifying yet at the same time somehow fragile and perishable. But the most unexpected thing is the miracle that follows: when they touch Medusa, the little marine plants turn to coral and the nymphs, in order to have coral for adornments, rush to bring sprigs and seaweed to the terrible head.
самая современная — апокалиптическая — интерпретация древнейшего мифа
Представление автора сопровождает следующая аннотация… «Бельгийский художник Фернанд Кнопф (1858-1921) — узнаваемый артистический характер, чьи грани так или иначе проступают в психологическом облике и наших современников. Он интернационален и замкнут, он высокий профессионал с багажом из немногих гениальных произведений, но он и дилетант в силу широты своего дара, он — исследователь границ искусства и провокатор, смешивающий живопись, фотографию и архитектуру.
Фернанд Кнопф (1858-1921)
Кнопф считается символистом. Он создал сотни лиц одного типа, идущего от прерафаэлитов: тяжеловатый подбородок, копна волос, широко раскрытые глаза, резко очерченные губы, флористский орнамент украшений. Этот тип лиц ввел Данте Габриэль Россетти, развили Густав Климт, Альфонс Муха и Обри Бердслей. В произведениях Кнопфа подобная маска сыграла множество ролей, от предельно чувственных «роковых женщин» до вызывающих восхищенный ужас гарпий и горгон».
Да-да, приведенная «Медуза» — убиенная «роковая женщина», лицо которой с угрожающе сжатыми губами гипнотизирует взглядом, побелевшим от ненависти ко всему на свете. Кажется, сейчас ее глаза начнут испускать потоки света, но уже не золотого — давшего Пегасу жизнь, а холодного — все вокруг умертвляющего. Эта Медуза по судьбе — из мифа, но чужда ему по характеру : она современна, интеллектуальна, во всем совершенна — и в добром, и в злом…
«Спящая Медуза» глубже соотносится с мифом уже тем, что меньше следует ему: у нее отсутствуют змеи в волосах, у нее птичье оперение на теле, она смежила глаза и показана в полоборота. Это — разработка новой загадки, ответ на которую грохочет в морской дали и глохнет в темноте…
Вопрос о том, можно ли связывать возникновение мифа о Медузе с универсальным поверьем о «дурном глазе», как это делали ранние исследователи, остается открытым. Правда, среди мифов народов Скандинавии, Индии, австралийских аборигенов, американских индейцев и эскимосов немало таких, в которых говорится о людях, обращенных в камень «дурным взглядом».
И еще… В бразильских преданиях фигурирует птица, способная обращать в камень всякого, кто видит ее. Некоему охотнику удалось обезглавить такую птицу, не глядя на нее, и затем использовать ее голову против своих врагов. Как видим, история Горгоны не ограничивается циклом легенд о Персее, и может быть, именно в этом — разгадка «Спящей Медузы».
Из современных трактовок Медуз я покажу только два образа, потому что в массе своей все горгоны — монстры-красотки или чудища, лишенные внутренней индивидуальности, сведенной до змей в волосах.
Эта Медуза — воплощение Ужаса, рождающегося во Мраке и из Мрака, в котором горят красные угли — ее глаза.
Она — подобие мертвеца женского рода с деформированным черепом и сползающей с него змеиной кожей. У нее красивы профиль и шея. От этого чудовище становится еще страшнее, потому что понятно: ее нынешний вид — не тот, что был и станет потом. Медуза — змея, меняющая кожу, чтобы омолаживаться и, заново обезображиваясь, бессмертие обрести. А может быть, эту Медузу никто и не убивал. Напротив, она бессмертие получила в дар за утраченную красоту.
Прекрасное мгновенно — безобразное вечно…
Прекрасное появляется,
чтобы обмануть надеждой пустой.
Безобразное воспроизводится,
чтобы стать реальностью — вечной правдой бытия…
