В Рождество чудеса происходить продолжают. В Рождество 2010 года пали на Петербург «белы снеги», а в сумерках начали оживать видения, что рассказывают о тайном, сокровенном, иногда о том, что хочется забыть — как-то избыть…. Они и раньше, думаю я, были живы, но прятались от горожан, занятых суетой земной, беспробудной…
Фото Марины Бреслав в композиционной обработке Галины Зеленской…
В начале 90-ых годов XX века в зимнем Петербурге грянули метели — с вихрями, завываниями ветра, снегом, жаждущим все укрыть белой пеленой будто затем, чтобы горожане не видели Города, а Город не видел горожан.
Я шла по Невскому — пустому. Частные машины в те зимы уходили на спячки в гаражи. Не было и общественного транспорта. Что-то случилось в реальном мире, господа… И вдруг — раздражающе-залихватское рыдание гармошки. В глубине едва видимого Невского проспекта показались красные флаги и плакаты с требованиями вернуть Старый мир. Жесткий голос ведущего толпу «комиссара» привычно чеканил лозунги — параграфы катехизиса, что, как я верила, уже не властен над людьми. Нет. Все было по-прежнему. Они шли по снежному Городу. Герои «Двенадцати» по Петербургу, как когда-то в начале XX века, шли…
Черный вечер.
Белый снег.
Ветер, ветер!
На ногах не стоит человек.
Ветер, ветер —
На всем божьем свете!
Гуляет ветер, порхает снег.
Идут двенадцать человек.
Революционный держите шаг!
Неугомонный не дремлет враг!
Товарищ, винтовку держи, не трусь!
Пальнём-ка пулей в Святую Русь…
Не слышно шуму городского,
Над невской башней тишина,
И больше нет городового —
Гуляй, ребята, без вина!
…И идут без имени святого
Все двенадцать — вдаль.
Ко всему готовы,
Ничего не жаль…
А. Блок. Февраль. 1918.
Из воспоминаний пародийная картина, увиденная на Невском, не ушла. Метели слились с петербургскими стихами Блока, обретя цвет «Серебряного века», кружившего вихрями по земному шару. И все потому что не могли его современники найти выхода своей энергии, в бездействии становящейся пустой…
Воскресенский собор. Арх. Ф. Б. Растрелли.
В 2010 году в рождественские дня опять пришли в Петербург метели.Легкие: не ревущие — поющие. И все же,то были настоящие метели, что пыталась, укрыв Землю снегом, стереть различия ее с Небом, а прекрасные петербургские ансамбли превратить в призраки — ирреальные духи, грозящие растаять — в Иномирье уйти, оставив нас с собою наедине.
Смольный собор мороку метели не поддавался:
все также в Небо пятью ярусами поднимался,
все также торжественно шел по Земле…
А я… Я не могла забыть о картине двадцатилетней давности, увиденной на Невском, и вдруг в моей памяти зазвучало завершение блоковской поэмы…
Трах-тах-тах!— И только эхо
Откликается в домах…
Только вьюга долгим смехом
Заливается в снегах…
Трах-тах-тах!
Трах-тах-тах!
…Так идут державным шагом —
Позади — голодный пёс.
Впереди — с кровавым флагом,
И за вьюгой невидим,
И от пули невредим,
Нежной поступью надвьюжной,
Снежной россыпью жемчужной,
В белом венчике из роз —
Впереди — Исус Христос.
Да-да, поняла я…
В Городе происходят невидимые горожанам бои
«Серебряного века» и «Золотого».
Первый пытается, став метелью, разрушить Веру.
Второй, даже в призрачность уходя,
старается Веру утвердить.
Впереди архитектурных воплощений Светлой веры
идет «нежной поступью надвьюжной,
снежной россыпью жемчужной»
Воскресенский собор Смольного монастыря…
Фасад симметричен. На центральной оси —
Портал, вход в Храм оформляющий.
Колонны держат над Вратами разорванный фронтон,
То — архитектурный жест, что войти в Храм приглашает.
В тимпане лучкового фронтона — облако с лучами,
Светом входящих в Храм осеняющими.
Нас зовут, о господа…
Нас зовут туда, где всех, душой ответивших на зов,
Высшим счастьем одарить обещают…
Приближаемся, продолжая созерцать Храм прекрасный…
От Портала вправо и влево уходят в глубину три « кулисы».
Перспективное сокращение их высоты заставляет увидеть,
что ближнее становится выше, дальнее — ниже и…
Собор идет нам навстречу,
легко и торжественно по Земле ступая…
Собор движется в двух измерениях: к нам навстречу и в Небо.
Тот, кто способен эти состояния архитектурной формы
ощутить, вместе с Собором к Богу поднимается, летит,
в безграничности Небесных высот парит душой и духом, ибо…
Воскресенский собор — связующее звено меж двумя Мирами:
Небесным, где все полно Божественной гармонии,
и Земным, где все — лишь подготовка к Предстоящему.
Не понять, не ощутить соотношения архитектурных сил,
пронизывающих дивное тело Собора,
что не узнать в толпе Господа Бога…
Стен нет: они с Небом зрительно сливаются. Стены не нужны!
На первом ярусе главные роли исполняют и за все отвечают
колонны, что каждый излом формы, как Барокко велит,
прилежно повторяют.
Если так… Напрасно кружат снежные метели:
XVIII век — не «Серебряный». Он — «Золотой»,
озвученный ритмами стройных колон,
что, собираясь в утроенные группы и расходясь,
танцуют — ликуют, воспевают жизнь,
в которой все прекрасно, светло и ясно.
На мгновение, что истечет и Вечность свое возьмет?
Это — не Растреллиевы песнопения,
а до «Серебряного века» еще далеко.
И мы в монастырском саду ликуем, веря не метели,
а строю белоствольных дивных колонн…
Их движение продлевается волютами перевернутых кронштейнов,
что, разворачивая свои спирали, тянутся вверх,
усиливая устремленность колонн к Небу.
Получив снизу столь мощный подпор вертикальных сил,
колонные ряды и волюты барабана с куполом из четырех звонниц
ввысь взлетают — туда, где в Небе тают
пять изысканных соборных главок…
Все продумал архитектор-мистификатор Растрелли,
чтобы сохранилась запечатленная в Соборе весть…
Весть берегут главки с земными сферами и крестами.
Они не растают в морозном тумане,
потому что золоченый декор в равновесии удерживает их. Главки по-прежнему с высот своих созерцают взгляды тех,
кто смотрит в Небо, а не под ноги себе.
Смотрит и видит, или слышит… Что слышит?
Нисходящее с высот благословение?
Блоковские пророчества: «померкли дни»?..
Столетья минут.
Земля остынет.
Луна опрокинет
Свой лик к земле!
Вслушайтесь в то, что вам говорят ум и чувство:
объединяясь они не могут правды не различить…
Келейные корпуса..
Келейные корпуса — для проживания, воспитания и обучения ста двадцати дев дворянского происхождения. Кельи светлые, просторные, большеоконные, изящно декорированные, в уровне бельэтажа расположены и соединены галереями, обращенными в Монастырский сад. По проекту под кельями в первом этаже должны были располагаться комнаты для прислуги, а в цокольном — погреба. Растрелли писал, что в пространстве между оградой и келейными корпусами будет разбито «сто двадцать садиков для каждой воспитанницы», а Большой двор будет засажен аллеями фруктовых дерев различных сортов.
О «Райской жизни» мечтали Вы, признайтесь, граф Растрелли…
О «Райской жизни», что, зародившись,
будет течь в согласии с партитурой архитектурной.
Всматриваемся в фасады келейных корпусов…
Колонны тяжести не несут. На их капителях —
«короны», или — антаблементов изломы.
Коронованные колонны стройны и горды своей стройностью.
Величавые пары колонн в торжественное шествие объединены
арками оконными. Колонны движутся по келейным подиумам
и замирают в ожидании признаний от зрителей восхищенных…
Райский сад внутри монастырских стен.
Арка — символ Неба.
Белоствольные колонны — поднявшиеся над Землей дерева,
что должны Небо держать, вдаль бежать,
образуя монастырские келейные корпуса.
Архитектор верил, в монастыре будет течь жизнь,
в которой гармоничный строй арок и колонн
сведет воедино Небесное и Земное, дух и плоть…
Гармония всесильна. Архитектура всему смолянок научит —
манерам поведения, высоте мыслей, чистоте чувств.
Она снимет тяжесть с души и не отпустят из плена,
где царит Красота, а значит, Правда и Добро тоже царят.
Вы — фантаст, граф де Растрелли!
Фантаст, чьи создания переживут время. И не только Ваше,
но и бесконечной череды петербургских поколений…
Райский сад внутри монастырских стен.
Признание колонные ряды получают.
Зрители, чуткие к Красоте,
попав на праздник дивных существ белоствольных,
свое поведение и сегодня меняют.
Зрители, как примерные смолянки под строгим взглядом
«классных дам» — коринфских колонн,
«архитектурные экзерсисы» старательно выполняют.
Знают они о том или даже не подозревают?
Учатся прямо в Пространстве стоять, восхищая осанкой…
Учатся шествовать по дорожкам Сада степенно и величаво…
Учатся голову гордо держать, будто на ней
из роскошных цветов оправа…
Учатся зрители приветливо на Мир взирать,
человека благородного достойно…
О, сто двадцать благородных дев —
еще монастырских смолянок!
Райский сад внутри монастырских стен.
Жизнь, для которой архитектор Растрелли предназначал келейные корпуса, не задалась. Другой архитектор — Джакомо Кваренги — построил для благородных девиц иное воспитательно-образовательное учреждение в «стиле благородной простоты и спокойного величия». Сегодня во внутреннем четвероугольнике, проререзанном крестом, чинно прогуливаются дерева, беседуя о чем-то о своем с белоствольными колоннами. О чем?
Тот, кто умеет слышать беззвучное, поймет…
Дерева и колонны ведут речь о том,
как полезно для души и духа Райские сады посещать,
где все так гармонично даже в снежную метель.
И знаете, сколько раз я приходила в Смольный монастырь,
в нем всегда кто-то бывал. Нет, ничего у Бога не просил:
архитектурное совершенство ансамбля созерцал.
Виват, архитектор Растрелли. Виват…
Райский сад внутри монастырских стен.
Да-да, в такие снежно-метельные дни в Петербурге борются два века — «Золотой», спасающий воспоминанием о счастье былом, и «Серебряный», угрожающий крушением всех надежд.
Ветр налетит, завоет снег,
И в памяти на миг возникнет
Тот край, тот отдаленный брег…
Но цвет увял, под снегом никнет…
И шелестят травой сухой
Мои старинные болезни…
И ночь. И в ночь — тропой глухой
Иду к прикрытой снегом бездне…
Александр Блок. 6 января 1912
Вы — фантаст, граф де Растрелли!
Фантаст, чьи создания переживут время. И не только Ваше,
но и бесконечной череды петербургских поколений…
Без Смольного монастыря нет Петербурга…
Нет Петербурга без Смольного монастыря,
а значит, нет и Новой России…
В том, что воплотилась столь дивная Красота,
есть знак россиянам дарованного Богом спасения…
Ах, Растрелли, Вы смогли в камне передать Откровение!
На Соборную площадь ветры сугробы наметали. Снег волнами застывал. Колокольне приходилось преодолевать снежную пелену, чтобы, поднявшись ввысь, свою Правду утверждать: Петербург создан Светом, а не Тьмой.
Собор Петра и Павла. Арх. Доменико Трезини.
В 1723 году, через 11 лет после начала строительства Крепости, возведение Соборной колокольни завершено. Высота (до изменения конструкции шпиля) — 111,5 метра, что на тридцать с лишним метров больше, чем у «Ивана Великого» в Московском кремле. Шпиль, «крытый медными, ярко вызолоченными листами, которые необыкновенно хороши при солнечном освещении», по сю пору удостаивается всеобщих восторгов. Cвершилось! Замечательно все получилось…
Сделано все, чтобы тяжесть каменной массы была преодолена
и Вертикаль смогла воспарить в Петербургское небо бездонное.
Сделано все, чтобы свершилось стремительное —
мощными изгибами двух пар волют поддержанное —
восхождение ввысь трех кубов-ярусов,
увенчанных завершием непостижимого изящества:
золотой купол и барабан, еще один купол тюльпановидный,
еще один барабан, золотые шпиль, сфера, крест и Ангел!
Должное свершилось — в Небе над Невой поставлена
золотом расцвеченная Точка, что ввысь вознесена
радостной уверенностью: Новое — значит Лучшее!
Лучшее непременно! Верите? Я верю…
Петербург — Светом сотворен!
Оборачивание Света Тьмой — «шумы истории».
Собор Петра и Павла. Арх. Доменико Трезини.
1720 год. Царь Петр Алексеевич с приближенными и официальными лицами приглашенными поднялся на Колокольню. Успел-таки Государь наш батюшка вглядеться в дельту плененной им Невы с островами и возопить громким голосом, улетевшим в Небеса: «Парадиз! Истинный Парадиз!», что значит — «Рай земной», Его Волей здесь-сейчас воплощенный. Поняли? Поделился «Земной царь» с «царем Небесным» великой радостью, убедившись в исполнении своих намерений, подобно Господу Богу, «все новое по-новому творить!».
Звоны карильонов в рождественские сумерки эту весть праздничным звоном украшали… Жаждущие Рая звону, нисходящему с небес, с восторгом внимали…
Собор Петра и Павла. Арх. Доменико Трезини.
В уровне земли, как всегда, другие события происходили…
Если им объяснения искать, они становятся бесчинством…
За геометрией следите…
В арке Петровских ворот возникает Глубинная ось.
Та ось, что не к Собору ведет. Она мимо него степенно идет, чтобы, став осью симметрии, разделить фортецию надвое: часть зеркальную и зазеркальную.
В зеркальной части все происходит, как положено.
В Соборе саркофаги императоров рядами стоят,
в них прах властителей России лежит — упокоен.
Первый в ряду у наружной стены —
саркофаг Петра Первого Великого.
В зазеркальной стороне бесчинства творятся…
Собор Петра и Павла. Арх. Доменико Трезини.
В зазеркальи бравые сыны нынешнего отечества на бронзового императора Петра, на паперти сидящего, шапку Деда мороза напяливают, улюлюкают, шарф завязывают. Другие мимо проходят, происходящего не замечают, привычно себе под ноги глядя. Это — их право, ведь они — прохожие.
К тому же они вряд ли подозревают, что произведения искусства, нравятся они или не нравятся им, мистической силой наделены уже потому, что воображением художника одухотворены и что-то от исходного образа в себе содержат.
«Основателю Великого Града России императору Петру Первому от Итальянского Скульптора Карло Растрелли и от Русского Художника Михаила Шемякина. 1991 год. Отлито в Америке».
На лике Царя, воспроизводящем посмертную маску, скульптором Растрелли выполненную, запечатлен
ужас понимания, что в затеянном им деле всего поровну — Добра и Зла, Света и Тьмы, Истины и Лжи…
Утверждает лико его, что должен был Царь при жизни понять: никакая, даже самая Великая цель не освящает
бесчеловечных средств, затраченных во имя ее.
И еще одно должен был Царь при жизни земной понять: содеянное зависит не от того, как начать, а как повернуть дело в дальнейшем, но — уже не ему…
Пропорции тела Царева искажены. Судорогой пальцы сведены. Петр кисти рук расслабить пытается. И не может, Значит… Царь ожить хочет, и все дни, сколько он здесь напротив Собора высидел их, оживает…
«Основателю Великого Града России императору Петру Первому от Итальянского Скульптора Карло Растрелли и от Русского Художника Михаила Шемякина. 1991 год. Отлито в Америке».
Пропорции тела Царева искажены.
Судорогой пальцы сведены.
Петр кисти рук расслабить пытается и не может.
Значит… Царь ожить хочет, и все дни, сколько он здесь — напротив Собора — высидел их, оживает…
Вот так сложились обстоятельства…
В самом центре «Парадиза на Неве», им замысленного,
не император-триумфатор восседает,
а доподлинно русский мученик мается:
все тяготы огромной страны при жизни на себя взваливший
и ответ за нее по смерти своей все несущий…
Над таким памятником лишь слепые смеются.
Над таким памятником лишь глухие глумятся…
Что-то меня думать заставляет: Бог отпустит Петра,
когда мы поймем, что народ — сила, и каждый в нем
сам за свою жизнь и за жизнь своего Отечества отвечает.
А когда успокоится Петрова душа,
кутерьма с блаженством и блажью,
что наши жизни во все тупики загоняет,
во все омуты затягивает, сама в туман над Невой обратится
и поутру, непременно, растает…
