В альбоме показаны два зала — Столовая Короля на Востоке и Спальня Короля, выходящая на Запад — и несколько кабинетов, окружающих их. Король являет в этих интерьерах гениальную одержимость, но лучше было бы, если бы он пожалел себя, не заставляя каждодневно переживать столь сильные эмоциональные перенапряжения.
РАБОТА НАД АЛЬБОМОМ ЗАВЕРШЕНА 25.12.2011.
Ковалевский, тщательно изучивший документы правления Людвига II, пишет… «На придворных обедах (еще в Мюнхенской резиденции) устраивали сервировку стола так, чтобы сидящие за столом были скрыты вазами и цветами, дабы король не мог видеть присутствующих. Последние годы жизни Людвиг сидел в государственном совете заслоненный экраном и последний секретарь совета никогда не видел короля в совете в лицо. В его дворце в столовой произведены были такие приспособления, что стол вполне сервированный и с готовыми кушаньями, по желанию короля, являлся через пол, причем король не нуждался в прислуге и не имел неудовольствия лицезреть кого-либо из окружающих».
Стремление к ОДИНОЧЕСТВУ, УЕДИНЕНИЮ
было свойственно Людвигу всегда.
Оно лишь усиливалось по мере развития болезни.
Какое-то оглушающее ОДИНОЧЕСТВО. Как можно в таком состоянии проглотить хоть кусок! От вычурной роскоши, которая никому не видна — никому не нужна, можно сойти с ума и, действительно, начать видеть в себе БОЖЕСТВО. Можно перевернуть суждение…
ОБОЖЕСТВЛЕНИЕ СЕБЯ, КАК НОСИТЕЛЯ АБСОЛЮТНОЙ —
ВНЕМИРОВОЙ — ВЛАСТИ, ВВЕРГАЕТ В ОДИНОЧЕСТВО,
ПОТОМУ ЧТО НЕТ ДРУГИХ, РАВНЫХ ЕМУ — ОДНОМУ.
ЭТО — БЕЗУМИЕ. ИСХОДНОЕ ИЛИ ОБРЕТЕННОЕ,
НЕ СКАЖЕТ НИКТО ИБО ВОКРУГ И НЕТ НИКОГО…
«В последнее время Людвиг переносил только низшую прислугу. Однажды у короля явилась особенная привязанность и расположение к кавалеристам его охоты. Они введены были во дворец и служили ему. Но этот каприз длился недолго, и кавалеристы скоро были изгнаны. Один из приближенных короля должен был в течение нескольких недель являться к королю с маской на лице, так как повелитель не выносил его лица. Другой служитель должен был являться к королю с черной печатью на лбу, как знак его глупости, ибо, по мнению короля, в его голове было не все в порядке. Многие приказания король издавал сквозь двери, и подчиненные, в знак понимания и готовности исполнения воли повелителя, должны были ответить стуком в дверь»…
Сколько вычурности в этом декоре. Нет ни одной прямой, спокойной линии. Всё изогнуто, распадается на круги, бежит по спирали, останавливается, чтобы снова ползти, наползает друг на друга какими-то лапами, обвисает под собственной тяжестью, выпучивается, выкорячивается, старается отведенные плоскости заполнить, будто нужно кого-то убить.
В 1750-х годы критики стали называть Рококо «выкрученным», «вымученным», «испорченным вкусом». Особенно преуспели в отрицании Рококо «Энциклопедисты» во главе с Дени Дидро. По их мнению в «испорченном вкусе» нет разумного начала. Рококо — проявление жаждущего выйти наружу безумия, свойственного людям…
Ах, бедный-бедный Людвиг,
в какую ловушку он себя загнал…
Король боится темноты и разгоняет ее с помощью света, который дают люстры со свечами. Однако днем, когда столько солнечного света, он спит. Подобную жизнь можно здравым смыслом объяснить?
Нет, говорят, то — романтизм.
Мне не даёт покоя установленная на столе под этой люстрой ваза с нежнейшим букетом цветов из мейсенского фарфора. Цветы изображают, что они живые, на самом деле не течет в них жизнь.
Ах, бедный-бедный Людвиг,
как можно в такую ловушку загнать себя…
«Король заказывал обеды на 20 и более сотрапезников. Обедал он один, но пища подавалась всем тем невидимым лицам, для которых поставлены были приборы за королевским столом. Кого именно приглашал король — это вскоре обнаруживали таинственные разговоры, которые он вел с пустыми приборами. В его воображении за этими приборами сидели знаменитые личности времен Людовика XIV. Он обсуждал события того времени и всего охотнее разговаривал о версальских постройках и дворцах, которые он начал строить. Подобные разговоры иногда продолжались по нескольку часов, и никто не дерзал прерывать их. Иногда места за столами обозначались билетами, на которых были начертаны имена маршалов Людовика XIV или архитекторов и художников того же времени».
Стиль зеркального кабинета был разработан Жаном де ла Пэ и очень любим владельцами замков в Германии XVIII века. Значит, у них не было достаточно развито воображение, им просто нравилось всё, что забавляет, развлекает, отвлекает.
Такого не сказать про Людвига, пожелавшего жить среди реально-ирреального великолепия, чтобы «предаваться волшебству игры собственного воображения». Он играл, и было это для него не благом, а страшным злом.
Король переставал быть королем:
он уходил в привидевшиеся ему миры,
для которых эти зеркальные залы
были открывающимися в Иномирье дверьми…
Здесь всего слишком: слишком много позолоты, слишком много росписи, вышивок и гобеленов, зеркал и прочих красивостей лишь на невзыскательный взгляд неискушенного зрителя.
И однако, главный эффект в другом… В бело-золотую обшивку стен вмонтированы зеркала. В многократных отражениях они создают иллюзию бесконечных рядов глубинных перспектив. Многократно копируя золотые украшения, они создают еще одну иллюзию — движения того, что на самом деле есть, находится здесь и не здесь.
Здесь нет ни одного пустого места, которое не было бы заставлено каким-нибудь произведением искусства, пребывающим в своем, но тоже очень напряженном состоянии.
Трудно представить, но все, что я показываю, представляет один-единственный зал. Мне хочется кричать. Вот он и кричал, не выдерживая напряжения не только внутреннего, но и внешнего…
«От природы вообще гордый и высокомерный, Людвиг и в болезни своей проявлял болезненно небрежное и высокомерное отношение к окружающим в виде грубостей и наказаний».
Нельзя не сказать и другого.
По мере погружения в болезнь у Людвига развивалось
воображение, доходящее до гениальности
или творческой одержимости, запредельной.
Фарфоровые статуэтки, изображающие сцены из греческой мифологии, в пору Людвига ценятся на вес золота. Что говорить о вызолоченном декоре. О хрустальной люстре трехъярусной, многорожковой что говорить. И главное — зеркала, что, разрывая реальную плоскость стены, множат обилие золота.
Тщета, суета, гордыня.
И всё для одного себя — САМООБОЖЕСТВЛЕННОГО.
От этого программного принципа так хочется уйти,
но некуда, не отправляться же в Зазеркалье, где всё то же…
Стены прорываются. Плафон становится небом.
Непомерное пространство наполняется Богами и героями.
Жилые покои короля покой утрачивают, теряют…
Очень не хотелось об этом говорить, но придется… «В молодости воздержанный, умеренный и вполне трезвый, Людвиг II начал объедаться и много пить вина. Любимым его напитком было шампанское, смешанное с рейнвейном и с каплями фиалкового эфирного масла».
Думаю, подобные чревоугодия в его воображении
превращались в Дионисийские мистерии
с очищающим дух и душу смыслом.
Ах, бедный «статный красавец со странностями»,
какая утрата для людей, боготворящих Красоту!
Уходим, наконец-то, из Столовой Короля,
многократно превосходящей то эмоциональное напряжение,
которое может выдержать человек с воображением
развитым, но не настолько, как у Людвига Баварского.
Глаз отдыхает…
Почему так грубо врезан дверной проем — не понимаю. Может быть, при Людвиге декор продлевался: переползал на дверные створки, делая проход невидимыми?
Пространство замыкается —
боль от избыточности декора возобновляется…
Какое счастье: к нам проявляют внимание, нас куда-то зовут.
Идем, идем — сквозь стену прорываемся…
ждет новый эмоциональный удар…
Несколько напоминает она спальню королевы в Версальском дворце, только, по-моему, эта спальня еще роскошнее.
Спальня королевы входит в систему анфилад, через которую проходили толпы придворных. Почивальня была от них защищена всего лишь балюстрадой. По существовавшей чудовищной традиции, королева Франции должна была рожать прилюдно, поэтому во время родов Версаль собирал толпы народа, что имели право наблюдать за появлением на белый свет престолонаследника. Балюстрада превращала огромную кровать в спальне королевы в сцену, на которой разыгрывалось самое важное в жизни Властителей страны действо.
А здесь какую функцию выполняет балюстрада,
если Людвиг ни с кем не общается, кроме призраков
трех Людовиков и Марии Антуанетты?
А, рококо внефункционально, как и королевские грезы…
Как бодрствовал Людвиг?
«Проснувшись (ночью!), первым его делом было просмотреть кипу газет и интересовавшие его места отметить красным карандашом. Затем он играл на биллиарде или путешествовал по залитым светом (электрическим!) залам…
Вдруг ему приходило желание выслушать одну из своих любимых опер. Летит дежурный ординарец за придворным артистом. Тот встает в 2—3 часа ночи и играет королю оперу, играет до тех пор, пока король скажет «довольно»… А то вдруг Людвигу угодно послать принцессе Гизеле (дочери его дяди Литпольда) букет и опять начинается всеобщая тревога».
Упущены некоторые дела, непременные в жизни короля. Он встречался с художниками, архитекторами, ездил на другие строящиеся объекты, изыскивал средства на постройки, бранясь с министрами и переписываясь с иностранными державами.
Как он мог это делать при такой-то болезни?
Людвиг Баварский мог многое совмещать в себе:
такова была природа его исключительной одаренности.
Проект Королевской опочивальни был выполнен в 1871 году театральным художником Анджело Квальо. Затем спальня была расширена Юлиусом Гофманном в 1884 году по образцу «Богатой комнаты» в Мюнхенской резиденции до самой большой комнаты замка. Это — центральное и самое вместительное помещение замка, расположенное на его средней оси, с видом на каскады северного склона.
Над нишей, в которой установлено ложе, сияет в «Аллегории Утра» солнечная карета Аполлона в потолочной росписи Людвига Лескера. Шитье бархатного балдахина, не считая вышитого гладью баварского герба, осталось незавершенным.
Спальня короля Людовика XIV была средоточием жизни всего дворца в Версале. Основным предметом мебели была Кровать короля располагалась так, что центр её был точкой, в которой сходились лучи трёх городских магистралей, связывающих Париж с Версальским дворцом. Во время ритуала утреннего пробуждения, наведения лоска и отхода ко сну Его Величества Людовика XIV, в спальне находились избранные особы, удостоенные высокой чести, следить за происходящим.
А здесь зачем появилось такое театрализованное ложе,
если Людвига не дозволялось видеть ни одному человеку?
Ни зачем — по произволу или пригрезилось и сделали.
Замок Линдерхоф — настоящий «Маленький Версаль». Людвиг взял за образец своей жизни Людовика ХIV и следовал ему во всём. Даже спальня в Линдерхофе, как и спальня «Короля-Солнца», была расположена и устроена так, что в окнах никогда не заходило солнце. Зачем это было сделано, ведь днем Людвиг спал?!
Да, постепенно всё чаще и чаще днем Людвиг спал
и все больше и больше отходил от государственных дел,
погружаясь в созданный им самим для себя
идеальный мир. Мир этот называют романтическим,
не понимая, что он короля убивал…
По ночам в роскошной спальне призрачный потусторонний отблеск лунного света отражает синее стекло шара-ночника.
Людвига звали «лунным королем», потому что он, панически боявшийся темноты, бродил по ночам в своём парке у ныне уничтоженного озера, освещенного лунным светом.
Несообразность?!
А может быть, Свет Луны он предпочитал Свету Солнца?
Опять несообразность?!
А может быть, так быть и должно:
душа человеческая — потёмки, от которых не убежать…
Одно знаю, никому не дано понять,
то ли замок вверг короля в безумие,
то ли сам король безумие источал,
мучаясь страшно, но безмолвно, спрятавшись от всех.
За такие муки не осуждают, такое поведение не прощают,
только разделяют, как горе, которое случилось с другим.
«Невольно напрашивается вопрос: каким образом, однако, при такой массе примеров, ясно указывающих на очень давнее расстройство умственных способностей короля, он не только мог оставаться королем, но и заслуживать любовь приближенных, расположение окрестных жителей, уважение всех граждан и почтение от иностранных правителей? На это мы ответим: король жил крайне уединенно и одиноко. Его жизнь была известна лицам, только близко к нему стоящим. Кроме того, министры свидетельствуют, что в государственных делах Людвиг отличался замечательным знанием дела, ясностью понимания и необыкновенною проницательностью. Наконец, самые его болезненные увлечения художеством, музыкой и архитектурой могли в его подданных возбуждать только беспредельное уважение и восхищение».
Повторяю: Людвиг Баварский мог многое совмещать в себе:
такова была природа его исключительной одаренности.
И, по сути, бесконечно жаль, что здесь — в Линдерхофе —
погибал изначально прекрасный человек.
Я бы ему порекомендовала иначе решить интерьеры,
только… Только он бы меня и на порог не пустил.