Бедные люди

Николай Некрасов передал рукопись романа Достоевского Виссариону Белинскому со словами: «Новый Гоголь явился!». Встретившись на следующий день с Достоевским лично, Белинский горячо приветствовал его и высоко оценил произведение. Достоевский всю жизнь считал, что эта встреча стала для него поворотным моментом, укрепившим писателя в вере в себя, в свой талант и возможности.

Родство Макара Алексеевича Девушкина из «Бедных людей» Достоевского и Акакия Акакиевича Башмачкина из «Шинели» Гоголя – факт неоспоримый. Возникает вопрос: что нового, своего собственного, внес Достоевский в тему бесчеловечного существования российского чиновничества, титулованного по самому низшему разряду в «Табели о рангах», что клейменного в вечной каторжности своей?

Ответ на вопрос вырывается из самого сердца и взрывается подобно огненному фейерверку, разгоняющему тьму в петербургском небе, что не то тучами, не то больными темами сокрыто в голубизне-ясности своей. Макар Алексеевич Девушкин – не Акакий Акакиевич Башмачкин! Это видно даже на поверхностный взгляд… Если внутренняя, духовная жизнь Башмачкина сведена до полного минимума: писания букв и буковок, с которыми он разговаривает о чем-то, ему одному известном, Девушкин «из отеческой приязни» пишет письма… В письмах, полных высоких чувств и нежной заботливости, он ставит вопросы, вызванные ненормальностью и несправедливостью человеческого существования.

Макар Девушкин с семнадцати годочков служит, скоро тридцать лет стукнет его служебному поприщу – столько вицмундиров износил, а все титулярный советник. И оттого лишь, что «смирненький, тихонький, добренький», в общем, Макар Алексеевич – «маленький человек», потому что не способен он «на коварство и честолюбие».

Раньше лучше жил – жалованья на всё про всё хватало. Как благодетельствовать начал, в такую трущобу попал, что сам удивляется… «Шум, крик, гвалт! Длинный коридор, совершенно темный и нечистый. По правую его руку будет глухая стена, а по левую все двери да двери, точно нумера, все так в ряд простираются. Живут в одной комнатке и по двое, и по трое. Порядку не спрашивайте – Ноев ковчег!»

Макар Алексеевич Девушкин «из отеческой приязни» защищает Вареньку Доброселову от злых людей, отдает ей всю «горячность своего сердца», жаждущего сострадать. Вопреки обстоятельствам собственного существования, он надеется спасти ее от жизненных невзгод. Он должен гардеробцу ей накупить, шляпку сделать, гераньку и бальзаминчик должен купить непременно, чтобы она посередине окна их поставила, на полу же поставила скамейку, а на скамейку еще цветы, и комната превратилась бы «словно в рай, – чисто, светло!» И он сделает все это, так как без сладостных забот лишается смысла его собственная жизнь.

Дорогой Макар Алексеевич! Благодетельствовать, самому себе во всем отказывая, может человек самых высоких душевных качеств. В мое время Вас не поймут. Спасайте себя и «чижиков, что так и мрут»:безнадежно затеянное Вами «предприятие».

Сам о том не ведая, Девушкин исполняет обет, который «осиротевшие люди» дали «заходящему солнцу», чтобы сопротивлением «сиротству» своему вернуть «Век золотой» или «Рай земной» — равно полные гармонии.

Обет естественен для человека, а значит, и прост:
«работать друг на друга, отдавать всем всё свое
и тем одним быть счастливыми».

Чтобы как-то отдышаться от невзгод, отдохнуть душою, петербуржцы едут на Острова. Это – дачная местность за шлагбаумом, отделяющим ее от каменного города с дворами-колодцами, улицами-ущельями. Острова – чудо, ибо там жива зелень, так как соблюдены должные соотношения между постройками, природой и человеком.

Острова в Петербурге – Мир гармонии, что возвращает в «Золотой век», где не было горестей, царили мир и любовь к ближнему и все потому, что подобные стремления – естественные свойства человеческой души. Уехать на Острова – что перейти черту, отделяющую Светлый мир Счастья от противоположного мира – Злосчастья. А все так просто: листочек, цветочек, кусточек, Небо и Воды, Свет и Тень… И ты – не бедняк, погрязший в бедах и обидах, ты – человек, которому этот мир принадлежит согласно закону Всеобщего родства. Трудно представить, гуляя на Островах, что там – за шлагбаумом – вашего возвращения ждет каменный город, где «чижики так и мрут».

«Гармония – иллюзия», – холодно твердит свое каменный город, задыхающийся в источаемой им самим атмосфере. «Нет, не правда», – отвечают зачарованные Острова… Птички щебечут, листья трепещут, волны плещут, кругами расходится задремавшая было вода. Чудеса…

Одуванчики золотоголовы в пору своего «золотого детства». Одуванчики царственно белопенны в пору своего расцвета. По осени одуванчики облетают от дуновений ветерка. Их жизнь равно одному лету. Их жизнь коротка-коротка.

Одуванчики — пророческие цветы,
правду возвещающие шепотом в тишине:
цветы не срывайте, счастье не топчите —
жизнь живую любите…

Острова – реальность, сон, мечта… Или обман?!
Это – «острова для блаженных теней» из «Золотого века», что был, да прошел, оставив в память о себе острова… Они – воплощение «другого мира»,
что собой представляет царство Света, Добра, Красоты,
мечты о Городе-Саде, мечты о «Парадизе на Неве»…
О должном, обещанном, обманном-туманном…

О, острова!

«Это озеро, – я как-будто вижу его теперь,это озеро было такое широкое, светлое, чистое, как хрусталь! Бывало, если вечер тих, – озеро покойно; на деревах, что по берегу росли, не шелохнет, вода неподвижна, словно зеркало. Свежо! холодно! Падает роса на траву, в избах на берегу засветятся огоньки, стадо пригонят – тут-то я и ускользну тихонько из дому, чтобы посмотреть на мое озеро, и засмотрюсь, бывало… По синей воде встает белый пар, тонкий, прозрачный. Даль темнеет; все как-то тонет в тумане, а вблизи так все резко обточено, словно резцом обрезано, – лодка, берег, острова… вспорхнет чайка запоздалая, то окунется в холодной воде, то опять вспорхнет и утонет в тумане. Я засматривалась, заслушивалась, – чудно, хорошо было мне!»

Вывод прост, потому что очевиден… Силу людей, смею сказать – всех: и тех, кто ощущает свое сродство с «Золотым веком», и тех, кто уже мало что ощущает, — поддерживает природа: чахлая в Петербургских дворах, несопоставимо роскошнее на Островах и та, которую сохраняют чистые воспоминания детства.

Вы тоже из того же источника силу берете?
Так внемлите тому, что рассказывает о «Золотом веке»
великий страдалец, способный сострадать человечеству
в целом и каждому в нем…

Когда князь П-й умер, наследники отказали батюшке от места, семейство переехало в Петербург, и тут началось… Пансион. Плач по длинным, скучным, холодным ночам. Боящаяся даже слова сказать чахоточная матушка. Мрачнеющий день ото дня батюшка. Его смерть. Кредиторы, отнявшие все, что было, лишив их пристанища и пропитания. Дальняя родственница с загадочными доходами и занятиями, приютившая из милости вдовицу и сироту беспомощную. Поминутные попреки, что они не по силам горды. И… Тень помещика Быкова, не оставляющего бедных людей, безнадежно-беспомощных, своим якобы покровительством.

«Как тяжело мне было привыкать к новой жизни. Мы въехали в Петербург осенью. Когда мы оставляли деревню, день был такой светлый, теплый, яркий; сельские работы кончались; на гумнах уже громоздились огромные скирды хлеба и толпились крикливые стаи птиц; все было так ясно и весело, а здесь, при въезде нашем в город, дождь, гнилая осенняя изморозь, непогода, слякоть и толпы новых, незнакомых лиц, негостеприимных, недовольных, сердитых! Окна наши выходили на какой-то желтый забор. На улице была постоянно грязь. Прохожие были редки, и все они так плотно кутались, всем так было холодно. А дома у нас по целым дням была страшная тоска и скука».

Обобщая опыт первых лет жизни в Петербурге, Варенька утверждает: «Бедный родственник – страшное клеймо во всей его жестокой унизительности». А Варвара Алексеевна, безусловно, достойнейший человек: умна, усердна в работе – старается свои деньги иметь, тоже жаждет творить добро. И читает немало. И еще…

Oна не слепа: обо всем происходящем здраво рассуждает, но… В том печальном положении, в коем она пребывает, все ее достоинства – тот же вздор. Все, что у нее есть, это – он, Макар Алексеевич: «дальний родственник, который своим именем ее защищает». И у него все, что есть, это – она Варвара Алексеевна, подарившая ему «особое счастье ее удовлетворять» в самом необходимом.

Город к ним суров? Он же – имперская столица!
«Маленькие, бедные люди» для него – что речная волна:
попробуй сочти, угляди, пособи – лучше и не начинать.

В воспоминаниях Варвары Алексеевны особое место занимает студент Покровский – очень бедный молодой человек, учивший всем наукам за квартиру и стол двух юных родственниц хозяйки, Вареньку и Сашу. Жил он скромно, смирно, тихо – незаметно для других. С виду был такой странный, неловкий, так чудно говорил. По целым дням сидел за книгами и все покупал книги, чуть заведутся деньги. Он был добрейший, достойнейший человек, наилучший из всех, которых Вареньке удавалось встречать.

Варенька и Покровский полюбили друг друга. Несколько недель их жизнь была полна и тихо счастлива – откровенные и чистосердечные разговоры обо всем, что на ум приходило, что срывалось с сердца, восторженные признания в пламенной дружбе. Потом…

«Случается мне, моя родная, рано утром, на службу спеша, заглядеться на город, как он там пробуждается, встает, дымится, кипит, гремит, — тут иногда пред зрелищем таким умалишься, что будто б щелчок какой получил от кого-нибудь по любопытному носу, да и поплетешься тише воды, ниже травы своею дорогой и рукой махнешь!»

Где тут единение, как в случае с природой? Нет его.
Где тут гармоничность соотношений? Не может быть ее,
ведь не считать же «гармонией» бесчеловечность, заставляющую горожан терять в себе все человеческое.

Макар Алексеевич Девушкин заботится о «репутации», в нем есть «амбиции». При том, есть понимание, что ему нет места в обществе, «наиважнейшая гражданская добродетель которого – уметь зашибать деньгу». Так он и живет – с виду «смирненький, тихонький, добренький», а в душе переживая «слишком вольные мысли».

В чем они? В том, что составляет созидательный катехизис и нынешнего — нашего с вами — российского сообщества… Нет систематизации горожан по категориям и чинам. Всем должна править нравственная точка зрения, согласно которой «достойный человек» – тот, кто «честным трудом добывает хлеб свой и употребляет его законно и безукоризненно».

Макар Алексеевич пребывает в постоянном сопротивлении бедности, горестям, униженности. Одна из форм борьбы – уход в тайное, внутреннее существование, где он – поэт («наездник на Пегасе»), он – мечтатель-романтик, созерцатель несовершенств окружающего мира, и напротив, поклонник всего того, что отмечено красотою. Он способен воспринять и понять ту петербургскую жизнь, что течет во дворцах и особняках, и ту, что корчится от нищеты в углах огромных домов, подобных его «Ноеву ковчегу».

«Теперь же разглядите-ка, что в этих черных, закоптелых, больших, капитальных домах делается, вникните в это, и тогда сами рассудите, справедливо ли было без толку сортировать себя и в недостойное смущение входить. Это, может быть, слишком вольная мысль, родная моя, но эта мысль иногда бывает, иногда приходит и тогда поневоле из сердца горячим словом выбивается».

Вера Макара Алексеевича Девушкина светла и жизнеутверждающа: для него те, которым сироту оскорбить нипочем, – просто дрянь, что только числится людьми, на самом деле их нет. Для него шарманщик скорее к себе почтение внушит, потому что он – сам себе господин, сам себя кормит. Он «благородный нищий», который никому не кланяется, ни у кого хлеба не просит, полезным трудом занимается: удовольствие другим приносит. Стыдно другое…

Стыдно о себе одном думать, стыдно для себя одного жить. «Мучительно должно быть для всякого слышать Христа ради, и мимо пройти, особенно, если просит запуганный ребенок – птенчик, из гнездышка разбитого выпавший»…

Макар Алексеевич отстаивает достоинства
«гордой бедности», как последнего оплота
сохранения человеческого достоинства.

Отчего вы, Варенька, такая несчастная? Ангельчик мой! да чем же вы хуже их всех? Отчего это так случается, что вот хороший-то человек в запустенье находится, а к другому кому счастие само напрашивается? Знаю, знаю, маточка, нехорошо это думать, что это вольнодумство; но по искренности, по правде-истине, зачем одному еще в чреве матери прокаркала счастье ворона-судьба, а другой из воспитательного дома на свет божий выходит?»

«Бедность – не порок», говорит расхожая истина. Варенька с этим утверждением не согласна. «Ах, друг мой! несчастие – заразительная болезнь. Несчастным и бедным нужно сторониться друг от друга, чтоб еще более не заразиться».

Варенька,– хочется умолять: не слабейте духом!
Уединение для «осиротевших людей» – не спасение.
Уединение для «осиротевших людей» – погибель.
В той западне, в которую «бедные люди» попали,
«теперь лишь они одни составляют все друг для друга».
Верьте, Варенька, тому, что говорит Макар Алексеевич…
Каждый человек должен быть кому-то нужен.

«А подошва – вздор и всегда останется простой, подлой, грязной подошвой. Да и сапоги тоже вздор! И мудрецы греческие без сапог хаживали, так чего же чиновнику петербургскому с таким недостойным предметом нянчиться»!

Верьте, о Варенька, Вами же сказанному…
«Благородный человек тот, кто тверд в несчастиях.
Да и чего отчаиваться: это все временное»!

Через судьбы двух прекрасных людей — героев романа — проходит «Колесо жизни со всеми её порядками» (В. Г. Белинский). То — «вседневный, подлый быт, что заедает, стараясь отобрать самое главное – «к себе уважение».

«Колесу» приходится «долго дробить члены и кости» людям, единственная сила которых в том, что «каждый трепещет за жизнь и за счастие каждого», и это составляет их «гордость, их смелость» (Ф. М. Достоевский).

«Колесо жизни», как положено ему,
начало разворачиваться неожиданно, вдруг…

«Вот оно было как: пошел, во-первых, я раным-ранешенько… Дождь такой, слякоть такая была сегодня! Я, ясочка моя, в шинель-то закутался, иду-иду да все думаю: «Господи! прости, дескать, мои согрешения и пошли исполнения желаний». Мимо – ской церкви прошел, перекрестился, во всех грехах покаялся да вспомнил, что недостойно мне с Господом Богом уговариваться. Погрузился я в самого себя и пошел. На улицах было пусто, а кто встречался, так все такие занятые, озабоченные, да и не диво: кто в такую пору раннюю и в такую погоду гулять пойдет!»

«Когда я поворотил в Гороховую, так уж смерклось совсем и газ зажигать стали. Шумная улица! Какие лавки, магазины богатые; все так и блестит и горит, материя, цветы под стеклами, разные шляпки с лентами. Подумаешь, что это все так, для красы разложено – так нет же: ведь есть люди, что все это покупают и своим женам дарят. Богатая улица! Сколько карет поминутно ездит; как все это мостовая выносит! Я во все кареты заглядывал, все дамы сидят, такие разодетые, может быть и княжны и графини.»

Отчего вы, Варенька, такая несчастная —
рефрен всех внешних впечатлений Девушкина.

Первые письма датированы апрелем. Последнее написано 30 сентября. Шесть месяцев длилось противостояние. И что же – «зло было наказано, добродетель восторжествовала»? Нет.

«Колесо жизни», наехав на человека, не остановится,
пока не заставит его пережить предельное унижение.

Для Девушкина таким унижением стало распекание, устроенное Его превосходительством за пропущенную при переписке важного документа строку. Дело даже не в распекании самом, а в пуговке, что висела на ниточке и вдруг сорвалась, отскочила, запрыгала, покатилась, проклятая, к стопам Его превосходительства. Макар Алексеевич бросился ловить ее и к оторванным ниткам, улыбаясь виновато, прилаживать. Все увидели, до какого убожества он дошел… И тут Его превосходительство протянули ему сто рублей и руку пожать изволили, как достойному человеку…

«Ступайте, говорит, чем могу… Ошибок не делайте, а теперь грех пополам». «…клянусь, что как ни погибал я от скорби душевной в лютые дни нашего злополучия, глядя на вас, на ваши бедствия, и на себя, на унижение мое и мою неспособность, несмотря на все это, клянусь вам, что не так мне сто рублей дороги, как то, что его превосходительство сами мне, соломе, пьянице, руку мою недостойную пожать изволили! Этим они меня самому себе возвратили».

«Хорошо жить на свете, Варенька,
особенно в Петербурге!»
Ничуть не бывало, Макар Алексеевич, а совсем напротив:
на этом все хорошее, что было в Вашей, да и ее жизни, закончилось, как пуговица закатилось, и не нашлось.

В письме своем последнем Варенька сообщает своему другу и покровителю… В Петербурге появился помещик Быков и объявил, что ищет Варенькиной руки, чтобы вернуть ей честь, то есть на ней жениться и, заведя законных наследников, лишить наследства своего негодяя племянника. И… Варенька…

Варенька решилась… Решилась, несмотря на то, что господин Быков, намереваясь зайцев травить в своей степной деревне, затравит и ее своими попреками. Непременно затравит… «Тоска ее сердечко высосет, грусть его пополам разорвет». Там степь, там голая степь, как ладонь голая, и она в этой степи одна одинешенька, без участия дружеского, без письма, нежности полного»…

Варя избирает Путь крушения всех надежд,
ибо в «золотое детство» не возвращаются…

Напрасны мольбы. Все закончено… И все потому, что в «Парадизе на Неве» – Прекрасном граде, обещавшем наделить горожан Всеобщим счастьем, «Колесо жизни» планомерно вершит свое черное дело…

Так расстались два человека, вина которых в том, что были родом они из «Золотого века». Были они «прекрасными людьми, встававшими и засыпавшими счастливыми и невинными, великий избыток непочатых сил которых уходил в любовь и в прекраснодушную радость».

Только не солнце обливало их теплом и светом,
а петербургская изморозь холодила сердца.
Их души умерли, когда «колесо» закончило свою работу:
лишив надежды на самое малое, почти невидимое счастье – делить друг с другом их горести и заботы.

О, Петербург, это – непростительная жестокость…

<—Белые ночи

Приговорить «к смертной казни расстрелянием» —>