В истории Петербурга есть очень интересный вопрос — почему Царь Петр отверг
проект города, разработанный Леблоном? Убедительного ответа нет. Значит,
нужно искать: светятся в вопросе какие-то сущностные, а потому — весьма
важные, оттенки.
Для начала — краткая биографическая справка…
Родился в Париже в 1679 году в семье Жана Леблона — живописца и гравера,
избранного в 1681 году членом Королевской академии живописи и скульптуры.
Первые учителя — отец и дядя Ж. Жирар, архитектор, состоявший в должности
управителя герцога Орлеанского.
Широкую известность приобрел еще до отъезда в Россию.
В 1705 — 1713 годах им запроектированы и осуществлены два отеля в Париже,
загородный дом и парк в Шатийон.
В 1700 —171О годах он исполнил рисунки для «Истории королевского аббатства
Сен-Дени», принесшие ему славу рисовальщика.
В 1709 году в книге М. Даржанвиля-отца «Теория и практика садового дела»
Леблон написал главу, посвященную планировке и декоративному убранству садов,
а также исполнил все иллюстрации.
В 1710 году во втором издании «Курса архитектуры» Ш. Давилье поместил много
новых, самых модных, планов и интерьеров особняков, включая свои собственные.
Был женат на Марии-Маргарите Левек, очевидно, дочери известного гравера.
Имел одного сына.
В 1716 году после переговоров с русскими представителями в Париже Ж.Лефортом
и К.Н.Зотовым получил разрешение покинуть Францию вместе с семьей и набранными
им художниками и мастерами.
7 августа 1716 года прибыл в Петербург.
27 февраля 1719 года Жан-Батист Александр Леблон умер в возрасте 40 лет,
когда главное е жизни архитектора — впереди.
Оспа? Климат не подошел? Переутомление сказалось? В любом случае, без
крушения надежд дело не обошлось. Возвращаемся во времени вспять…
Они встретились в июне 1716 года в Пирмонте во время поездки Петра в Европу
с весьма разнообразными, в том числе и градоознакомительными, целями. Русский
царь уверенно шел к победоносному завершению Северной войны. Размах и новизна
происходящего в России будоражили воображение европейцев.
По аттестации Лефорта, Жан-Батист Александр Леблон был… «искусным техником
многоразличных художеств, пользующимся большим значением во Франции». И еще,-
по тому же мнению, — «нелегко найти таких совершеннейших людей в их художествах».
Свое собственное суждение о Леблоне Царь Петр изложил в письме к Меншикову:
«Сей мастер из лучших и прямою диковиной есть, как я в короткое время смог
рассмотреть… К тому же не ленив, добрый и умный человек… И для того объяви
всем архитекторам, чтобы все дела, какие начинать будут, чтобы без его подписи
на чертежах не строили, также и старое, что еще можно исправить».
Нельзя «исправить» ничего. Петербург — муравейник интриг, чиновничьих проволочек,
казнокрадства. Один генерал-губернатор, Светлейший Князь Меншиков, чего стоит.
Леблон — человек из другого, рационального, мира. Несовместим он со стихией,
бушующей на невских берегах. Но, не будем опережать события…
Леблон прибыл в Петербург в августе 1716 года в должности генерал-архитектора.
Впереди у него — чуть более двух лет работы. За этот срок, в усердии своем,
он превзойдет меру человеческих сил. Дворец и парк в Стрельне, дворец и парк
в Петергофе, Летний сад, Котлин, Васильевский остров — ко всему приложит руку
архитектор Леблон. Будут и собственные проекты: дворец Апраксина, «образцовые дома»,
множество интерьерных работ. Главное дело — «Генеральный чертеж Санкт-Питербурху».
Леблон спешит. В январе 1717 года отправляет свой проект Царю, все еще находившемуся
в заграничной поездке. Послание содержит чертеж и две злополучные записки.
Первая записка: «Общие замечания о нерегулярном и худом сочинении, которое практикуется
в строениях повсеместно производимых в Санкт-Петербурге». Господи, защити, ведь главный
«сочинитель» — сам Царь!
Осуждению подвергается строительство каналов на Васильевском острове. Леблон считает
разработанный Петром-Трезини проект несостоятельным из-за угрозы наводнений.
Второй объект критики — строительство «единою фасадою». Леблон находит, для обеспечения
пожарной безопасности разумнее отодвигать дома от улицы, заодно защитив их деревьями от
городского шума. Нападкам подвергается прием, что должен придать детищу Петрову столь
желанный «венецианско-амстердамский вид». Что касается пожаров, Царь знает, и без Леблона:
это — зло! Первым оказывается на месте происшествия и самолично ликвидирует опасность.
Борется не только с водной, но и с огненной стихией, готовой уничтожить им содеянное.
Герой! И в этой борьбе не жалеющий ни собственной «персоны», ни «людишек»!
Третий совет попадает в цель. Леблон предлагает, для экономного расходования леса,
устраивать лесопильные заводы на месте строительства, а не возить в Петербург сырье.
Устраивают.
Вторая записка — пояснение к «Генеральному чертежу». Читаем пояснения, разглядываем проект —пытаемся понять, что представляет собой город Леблона…
«Для всякого города, тем более столицы, нужны: крепость, красота, удобство, прочность,
администрация». Обратите внимание, «красота» идет сразу же за «крепостью» —
защитными укреплениями. Защита города от врага для XVIII века — первоочередная задача.
Леблон предлагает устроить вокруг Петербурга два ряда мощных укреплений, снабженных
шлюзами. Предложение соответствует самой современной в Европе — «вобановской»,
фортификационной системе. Передний ряд, считает архитектор, можно, в случае
необходимости, затопить и тем самым «принудить овладевшего уже ими победителя
к поспешной ретираде».
Петру видится иной способ защиты своего града. Более современный, как признают
позднее историки. И по художественному облику ему видится Петербург совсем иным…
Город Леблона — нечто замкнутое в самом себе:
отгороженное, надежно защищенное от внешнего мира,
смотрящее на него через глазницы амбразур.
Это, даже, — не «окно в Европу».
Это — «камень», выпущенный из «вселенской пращи»,
чтобы убить в Петровом граде главное —
поэтику Безмерного пространства.
Официальная идеология могла обыграть подобный образ, создав потрясающий политический
миф. Имя «Петр» обозначает этот самый «камень». «Вселенская праща», конечно же, она —
Россия. Однако, никто ничего не обыгрывал: Царь хода проекту не дал. В конце мая того
же 1717 года пришло от него ответное письмо, сообщающее: «О строении на Васильевском
острову. Велеть ныне строить домы по берегу против первого чертежа, которую мы в бытность
нашу в Петербурге подписали…». Мысль ясна — проект не принят, хотя в нем, несомненно,
есть множество ценных идей.
Продолжаем читать — разглядывать — сопоставлять.
По Леблону, назначение города — обеспечение «привычки к изящной жизни». Все, что мешает
осуществлению этой «привычки», должно выноситься за городскую черту. Жилища «подлых людей» в том числе. Леблон — сторонник той самой «версальской роскоши», которую Петр грозился «выжигать огнем» из Петербурга…
Грозился. Однако, европейские манеры, которым хочет научить Царь своих подданных, именно
на эту «привычку» ориентированы. И все же…
Город Леблона — для избранных.
Петров Петербург — всесословный город,
где каждый должен заниматься своим делом.
Гравированные виды города убеждают, в Санкт-Петербурге, поднимающемся стеной дворцов над Невой, действует не «сословный», а «фасадный принцип», изначально свойственный Российской империи.
Петербург начинал свою жизнь с обмана? Не думаю. На первых порах все решало желание видеть «славное намерение» уже свершившимся на радость себе и людям.
По Леблону, пригород должен включать в себя все, что требует изоляции по «гигеническим
соображениям». Сюда относятся: сельскохозяйственные угодья, бойни, склады нечистот, виселицы, госпитали, богодельни, кладбища, гульбища. Против вынесения за городскую черту боен и свалок трудно что-либо возразить. Изоляция остального не столь бесспорна.
Хороши гульбища на «морском побережъи, засаженном деревьями для концентрации чистого воздуха». Но, похоже, в Петровом «Парадизе» горожан должно радовать, а заодно и воспитывать, иное — вид города, поднимающегося над Невой.
С кладбищами так не поступают и, по-моему, не только на Руси. Для них, в знак почитания предков, выбирают место получше, рядом ставят церковь, чтобы видно было и Богу, и людям.
Госпитали Петр строит тоже по берегам рек. Старейшие из них: «Сухопутная госпиталь» на Выборгской стороне, на берегу Малой Невки, и «Адмиралтейская» в Коломне, на берегу Фонтанки. Виселицы в Петровом граде устраивают на главной площади — Троицкой. Висят там трупы до полного разложения, так как преступников нельзя предавать земле: недостойны они успокоения. Леблон считает эту «меру закона» необходимой. Только, советует, чтобы не мешать «изысканной жизни», осуществлять подобное мероприятие у проезжих дорог. Как в Риме когда-то. Подъезжаешь к Петербургу, а там… Или, еще назидательней, выходишь на Дворцовую площадь, а там… Господи, как недавно все это было!
Леблонов пригород обеспечивает городу
самодостаточность: все и сразу, для всех и навсегда.
Судя по Петрову Петербургу, русская действительность не поддается однозначно жесткой регламентации: то — другое, туда — сюда, на срок— постоянно… Похоже, именно в разнообразии—жизненная сила творимого Петром града, в котором все свито воедино: старое — новое, свое — чужое, разум — чувство, необходимость — авось да небось, лишь бы да кабы, служение— служба — выслуживание.
Однако, нельзя не отметить и другого: отсутствие жесткой однозначности никак не обозначает,
что происходящее в городе лишено разумных оснований. Напротив…
В Петровом граде происходят чудеса:
закрепляется то, что нужно и на своем месте;
уходит то, в чем нет нужды или место не то,
уходит сразу или постепенно, в смехе или в хуле…
По Леблону, «собственно город» делится на четыре части, исходя из «разности национальностей», находящихся в «обоюдной враждебности отношений». Почему национальностей — четыре? Очень похоже, ссылкой на «отношения» Леблон пытается скрыть свою приверженность к тому, что не требует внешних оправданий. «4» — полнота, законченность явления.
В любом случае, для Петрова града подобное деление чуждо. В нем иноземных слобод — сколько иноверческих церквей, а церквей — сколько нужно прихожанам. Есть «иностранный город», где живет знать самых различных национальностей и… русский Царь.
Леблонов город — для избранных наций.
Петров Петербург — всенационален:
он — «город-мир», что творит себя силами всего Мира.
По Леблону, делению подвергается и жилая застройка. Основание: «дома частных лиц должны иметь выражение достатка их владельцев или скромности средств /при необходимых удобствах/». Есть сходство с тем, что происходит в Петербурге, но — «образцовые дома» строятся в нем совсем не для того, чтобы закрепить навечно достаток горожан.
В Петровом Петербурге типизация —
и цель, и средство достижения желаемого:
еще недавно не было ничего — уже есть все, что нужно.
Устраивает Леблон в своем граде и «Место вооружительное», по-видимому, «Марсово поле».
В центре его — конная статуя Императора. Ближе к морю — высокая башня, наверное, маяк.
С другой стороны императорской статуи — триумфальный столп. Украшений много, потому
что «архитектурное богатство площадей делает город красивым»,— поясняет Леблон.
С востока «Место вооружительное» замыкают два правительственных учреждения: Сенат и Ратуша. Неподалеку от усадьбы Меншикова, сохраняемой в неприкосновенности, как и все прочие доминанты Петрова града, расположена «Академия всех наук и ремесел».
Есть в Леблоновом граде и «публичные школы». По его мнению, посылать туда детей «столь же
общеобязательно, как помогать соседу в случае пожара».
В Петровом граде обучение тоже, что стихийное бедствие. И школы есть, и палки, которыми
можно пройтись по спине нерадивых учеников, не разбирая чинов и достатка их родителей.
И о развлечениях заботится генерал-архитектор, считающий, что «публичные игралищные места» столь же необходимы для города, как «водосточные трубы и устройство стоков».
Один из модулей планировочной схемы Леблонова Петербурга отведен под сад с фонтанами.
Он — для тех, кому затруднительно пользоваться гульбищами на морском берегу. Зелени и
фонтанов в городе много: Леблона беспокоит необходимость очищения воздуха в таком
огромном поселении. И угроза пожаров, с его точки зрения, должна быть снята изначально.
По берегам рек устраиваются внутренние гавани со складами и рыночными площадями,
соединенные каналами со всеми остальными подразделениями города. По каналам
развозится продовольствие из сельскохозяйственных угодий за городской чертой.
Все предусмотрено в Прекрасном граде, чтобы осуществилась на земле счастливая жизнь
счастливейших из людей. Это — «Парадиз»? Соберем части в целое и выясним.
Смотрите… Из центра исходят лучи: прямоугольные, диагональные. Они образуют сетку
улиц-каналов, подчиненных строгой субординации, согласно которой главные улицы задают
строй второстепенных. Результат— искусно нанесенная на двухмерную плоскость
утонченно изысканная планировочная решетка, состоящая из геометрически правильных фигур.
В Леблоновом городе Геометрия решает все и вся.
Центр — средоточие всех сил, всех направлений:
ближе к нему — лучше, дальше от него — хуже.
Ось и фронт выстраивают здания в должном порядке.
Они — основа пространственной иерархии,
где главное диктует, каким быть второстепенному.
Симметрия в Леблоновом граде — гарантия Красоты,
являющей себя во внешнем подобии частей.
Нельзя не отметить, в реальности совершенство геометрической схемы нарушено: Адмиралтейский остров — планировочно не развит; Городской — более прорисован; Васильевский остров показывает, каким чудом красоты мог стать Санкт-Петербург.., не будь Невы, что губит цельность геометрической схемы!
Для Петрова града Нева — источник всех красот.
Для Леблонова града Нева — губительная помеха.
У города Леблона особые отношения
и с Пространством, и со Временем.
Он безразличен, даже враждебен, к местным условиям.
Он статичен: исключает возможность изменений.
Он — Гармония, ставшая в целом и в частях.
В центре Васильевского острова расположен Государев дворец. Это определяет статус Монарха в системе заданных координат. Царь — Разум, что творит Мир, значит, именно Он — центр Вселенной, создаваемой по Законам Геометрии и Числа.
Государев дворец, в плане, — квадрат: форма совершенная, абсолютная. Таков же — центральный планировочный квадрат, где сосредоточены Вселенские блага, определенные близостью к центру. Здесь, конечно же, живут «господа сановники». Остальные — согласно своему достатку: меньше — дальше от центра.
В пересечении главных улиц-каналов, на круглых островках, стоят соборные церкви, чтобы
«против каждого угла показывался вдали храм». Храм— не в центре, а именно вдали. Что это?
То, что и должно быть, когда в Центре Мироздания находится Человек.
Леблонов град, в геометрии своей, — «Небесная скиния»,
воплощенная в блеске и славе «Земного царя».
И в нем сопряжены друг с другом две системы:
сферическая и прямоугольная.
Сферическая выражает «принцип единоначалия»:
там — Божественного, здесь — Монархического.
Прямоугольная определяет меру Вселенских благ.
Здесь микроквадратики, что небесные микрокубики,
хотя… — в «Леблоновом Раю» Всеобщего равенства нет.
И не может быть, потому что, по библейским мерам,
это — типичный «Земной град», где поклоняются не Богу,
а Человеку, считающему себя Ему равным.
В «Леблоновом Раю», как и в «Небесном», можно лишь петь гимны, славя основателя Гармонии — Петра, ну и Господа Бога, направившего Царя на этот Великий путь. «Аллилуйя…» — в честь
«персоны в цветущем возрасте», «золотым истуканом» сидящей на троне!
Согласно воззрениям эпохи Просвещенного абсолютизма
в подмене Бога Царем нет святотатства.
То действует вера в Человеческий разум.
То набирает силу «восстанье творческого духа»,
что, через семь десятков лет,
вырвется кровавым Хаосом на улицы Парижа,
а позднее — поглотит и Петербург.
Пока, в свою «детскую пору», Петербург примеряет на себя и проверяет— по себе ли,
все реорганизационные меры: от устройства страны до мельчайших деталей нового быта.
Кипят в нем боевой задор, вера в себя и в Россию.
Петербург был задуман, как гигантский эксперимент.
Петрову граду надлежало в ошибках и прозрениях
искать образ самого себя, а значит, и новой России.
Деловой контакт между Царем и архитектором не возник по самым существенным причинам:
путь, ведущий к цели, был различен для каждого из них. Такие несовпадения могут не
проявиться в беседе, в работе — видны всегда. А тогда, старайся или не старайся,
остается одно: то, что, по-видимому, к сделал Петр. Остается отодвинуть в сторону
«чертеж», произнеся вслух или про себя — «Не приемлю».
Царь вернулся из Европы в октябре 1717 года. Рассказывают, осматривал Васильевский
остров вместе с генерал-архитектором. На вопрос — что при имеющихся погрешностях
делать надлежит, Леблон ответил свое: «Все срыть, Государь, сломать, строить вновь
и другие вырыть каналы».
Рассказывают, ужасный в своей несдержанности Петр прошелся однажды палкой… По человеку гордому, непримиримому с недостатками и в себе, и в других. По человеку с обостренным, оголенным чувством собственного достоинства. По человеку, неистово, фанатично верящему в Идеал — Разум — Красоту.
Если это сделал Петр, он совершил непоправимое. И по отношению к себе тоже: у человека
должен быть предел, через который он не может переступить ни при каких обстоятельствах.
В любом случае, было — не было, по документам ясно, по возвращении из-за границы, не использовал Царь Леблона на работах по Петербургу.
Архитектор ждал. Не мог не ждать, хотя бы объяснений.
Архитектор видел, как поднимается совсем другой город, в котором действует не Божественная геометрия, а какая-то другая, неведомая ему, сила.
Архитектор понимал, никогда не обретет реальность его умением- знанием-верой созданный
Петербург. Никогда.
Не будет его белоколонное чудо тонуть летом в зелени садов, отражаться в зеркале каналов,
по которым тихо скользят парусники, пока горожане спят и видят сны, такие же чистые и
прекрасные, как белые ночи над Невой.
Не превратится его белоколонное чудо в зимнюю пору в царство Снежной королевы, где все
окутано сверкающим снегом: и застывшие каналы-лучи, и храмы на круглых островках,
и дворец-квадрат в центре квадратно-радиальной планиметрии.
Ничего не будет. Никогда, потому что истекло «земное время» Леблона. Таких трагедий
окажется на совести города немало. Но, что за счеты: российская история изначально
безразлична к человеческим жизням. И все же…
Леблон — не напрасно принесенная городу жертва:
его приезд в Северную столицу —
тоже эксперимент, имеющий свою цель:
чтобы встретились на деле
две культуры — России и Запада.
Деле в том, что Леблон в своем противостоянии с Россией не был одинок: за его плечами
стояла целая рать Великих теней. Начинаем очередное погружение во временную глубину…
XVII, так называемый «французский», век в Европе. Властитель дум — Анри Декарт (1596-1650),
крупнейший математик и философ. Он уверен, его философия, опирающаяся на «дедуктивный метод», «подобна дереву, корни которого — метафизика, ствол — физика, а ветви, исходящие от этого ствола, — все прочие науки…». Так и есть:
запроектировав город с Леблоном, не трудно убедиться — написанные Декартом «Правила для руководства ума» лежат в основе всех наук и искусств Нового Времени.
Декарт считает… Чтобы получить истинное знание, необходимо следовать мыслью от общего
к частному, от целого к элементам, его составляющим… Любое целое можно разложить на
минимум однородных элементов… Сущность каждого элемента можно выразить в виде формулы и простой геометрической фигуры… Установив порядок и меру, можно свести элементы к абсолютно-идеальной, совершенной системе…
Убедились? По мнению Декарта, все проблемы в Мире можно разрешить с помощью, подаренной им людям, «Картезианской решетки». Точка, прямая, квадрат, крут — этого достаточно, чтобы Разум, которым наделил людей Бог, позволил им проникнуть во Вселенские тайны, воплотив здесь-сейчас на Земле.все, что обещано там-потом на Небе Философом…
Его идеи превращаются в «Катехизис» для Королевской Академии архитектуры в Париже.
Верным «картезианцем» становится первый директор Академии Франсуа Блонделъ (1617-1686) — математик, военный инженер, архитектор, автор множества теоретических трудов, определивших воззрения на архитектуру всей эпохи Просвещения. Наиболее красноречивые отрывки из его высказываний: «…архитектура обязана всем, что есть в ней прекрасного, математическим наукам»; «Нет более неприятного зрелища, чем беспорядочная толпа людей, и нет ничего более красивого, чем армия, построенная к бою»; «Причина красоты — пропорции»…
Все положения исходят из веры в существование Абсолютов — Истины и Красоты, в математической форме выражения, далекой от земных реалий. Светится в них холодная самоуверенность Классицизма, что станет Ампиром— стилем Империи, где человек—ничто, подчинение чужой для него Воли — все…
Те же идеи вдохновляют Себастьяна Лепрестра де Вобана (1633- 1707) — инженера-фортификатора, архитектора, военного деятеля, произведенного Людовиком XIV в маршалы. Вобан — проектировщик и строитель множества городов-крепостей. Пример — Неф-Брисак в Эльзасе у переправы через Рейн. Близость Рейна на планировку города- крепости не влияет: она полностью определена требованиями философа- математика Декарта и военной инженерии. Вобан обобщает свой опыт в трактате — «Истинный способ укрепления городов», изданном в 1724 году в России по распоряжению Петра в переводе Василия Суворова — отца будущего полководца. Вобан считает… «Город — собрание многих людей, которые хотят жить вместе под одними правами и оборонять себя от всех, кто захочет обидеть их». «Цитадель — сооружение, создаваемое, как для обороны города, так и для содержания его в послушании, чтобы он неприятелю не сдался».
Вы замечаете? Еще начало, а уже виден страшный итог. Права и обязанности «вобановских горожан» рассказывают, попадут люди в тенеты совершеннейшей, по умозрительной красоте своей, «Картезианской решетки». Расплатятся за «победу Разума»…
Очень интересны творения Андре Ленотра (1613-1700) — первого садовника Людовика XIV,
живописца и архитектора, автора самых прекрасных парков эпохи «Короля-Солнца». Вглядитесь в схему Версальского парка. В перекрестии трех лучей возникает дворец. Из центра дворца исходит главная планировочная ось и убегает в бесконечность прекрасной, геометрической пустыни. На ось нанизаны вселенские символы: Большой канал в виде латинского креста, католического; «Звезда Короля», венчающая композицию;
боковые — слева — три лучевых улицы Рима, превращающиеся,
пройдя ворота дель Пополо, в загородную дорогу — виа Фламиниа;
— посередине — планировка Версаля, где на месте городских ворот
стоит на террасе грандиозный дворец Людовика XIV;
— справа — Ленотрова планировка Елисейских полей в Париже,
определившая протяженность глубинной оси в 3 километра,полотна
квадратных боскетов, «вытканных» узорочьем.
Перед нами — планиметрическое выражение идеи Абсолютизма, и социальной,
и мировоззренческой.
Холодно и одиноко? Нет, пожалуй, ведь рядом с этой, Разумом сотворенной, моделью Вселенной — живая Природа в восхитительном движении света-цвета-времени. Ленотр — сказитель, навевающий людям «золотые сны» о Небесной гармонии, которая волей монарха, он искренне верит в это, может быть воплощена здесь-сейчас на Земле. Перед ним шли и за ним пойдут творцы Прекрасного, столь же глубоко верящие в силу Божественной Геометрии.
Продолжаем движение по «временной оси»…
XV, так называемый «итальянский», век в Европе. Действуют мастера и теоретики
эпохи Возрождения: Палладио, Серлио, Виньола, Скамоцци, Альберти. Мартини…
Среди многочисленных трактатов той поры наиболее популярным у потомков станет труд
Паоло Виньолы — «Правила пяти ордеров». Изучив множество памятников Рима, он вывел
«средние пропорции», что обеспечивают красоту произведениям «каждого — даже скромно
одаренного человека, но не совсем лишенного художественного вкуса». Он сможет, верил
Виньола, «не особенно затрудняя себя чтением, с первого же взгляда все это усвоить и
должным образом применить». Вот такая арифметика во имя повсеместного распространения
«вычисленной» красоты!
В «идеальных городах- эпохи Возрождения, впервые, Человек становится Центром Мироздания. Многие теоретики-градостроители приводят в соответствие размеры и пропорции целого города с «титаническим» человеческим телом. Франческо ди Джорджо Мартини (1439-1501) идет дальше других в возвеличивании Человека. Он придает своим «идеальным городам» форму полусферы с главной городской площадью на «пупе земли».
Все: революция в самоосознании свершилась. И, похоже, даже тени сомнения не возникло,
что «точка в пространстве» может оказаться сильнее внутренних достоинств того, кто а
этой «точке» стоит…
Где лежат глубинные истоки подобных воззрений? Пропускаем эпоху Средневековья с характерным для нее расцветом христианского мировоззрения. Мы уже видели, и там миром правит Геометрия, только выступает она носительницей Божественной власти. Останавливаемся в солнечной Элладе IV века до новой эры, где философ Аристотель и архитектор Гипподам ведут спор за право решающего голоса в вопросах градоустроения. Рассказывает об этом трактат первого из них — «Политика».
Прочтя трактат, можно увидеть, как в недрах высокой классики рождается нечто новое для
Древней Греции: философ определяет, что такое «идеальное государство», архитектор переносит великим Разумом постигнутое на двухмерную плоскость, вычерчивая план «идеального города», например, Пирея — нового порта, соединенного Длинными стенами с Афинами.
Следите внимательно, по Аристотелю, идеальное государство зиждется на трех принципах:
«равенстве равных», «чередовании подобных», «самодостаточности целого». Знакомые понятия? Люди, «внутренне равные»— «по добродетели и разуму», должны быть наделены столь же равными «внешними благами» — земельными участками, имуществом, положением в обществе. Тоже знакомо? И не только из-за Леблонова града?
Управление должно осуществляться за счет «чередования подобных» на государственных должностях, ибо «неравенство между равными и различие между одинаковыми противоестественно,
а ничто противоестественное не может быть прекрасным». Если бы это обстоятельство принимал во внимание хоть кто-нибудь, кроме философов и эстетов!
Целое должно быть «самодостаточным», то есть количество населения следует соотносить с величиной территории определенного качества, ибо «во всем следует соблюдать надлежащую меру».Вот, такая арифметика! Великий Аристотель все «исчислил- измерил», осталось «соединить». Как? Геометрически, конечно. Точнее— пользуясь «новейшим Гипподамовым способом». Суть этого способа — РЕГУЛЯРНАЯ ПЛАНИРОВКА,
где «надлежащая мера» (земельный надел) — тот планировочный модуль, что дает геометризированное целое, равное сумме частей или фигур.
Вот так, Декарт — Леблон «вспомнили» то, что было открыто уже тысячу лет тому назад. Только ни в их пору, ни во времена Аристотеля— Гипподама не решило это открытие проблемы человеческого счастья. Убедитесь, прочтя трактат: даже великий Аристотель обходит молчанием самый главный в вопросе о счастьи вопрос — как установить «равенство по добродетели и разуму». Как?
Наверное, следовало бы опуститься по «временной оси» на еще большую глубину, так как «Гипподамов способ» не нов. Пользовались РЕГУЛЯРНОЙ ПЛАНИРОВКОЙ в Вавилоне, Ассирии, Египте… По сути, все цивилизации, лишь возникнув, спешили доказать силу человеческого Разума, равную… величине его заблуждений.
Однако, в Вавилоне мы уже были, а потому — задержимся в Элладе. Есть в тексте «Политики» — цитируемого труда Аристотеля, очень интересные для нашей темы рассуждения. Философ пишет: «правильная распланировка красива», но «не хороша в смысле безопасности»: в ней легко ориентируется враг. Лучше, советует Аристотель, целое решать так, «чтобы город сочетал в себе ту и другую планировку».
Какую «другую»? Не красивую, не правильную — беспорядочную, хаотическую? Вглядываемся в панораму Афин… Нас ждет потрясающее открытие.
Эталон «правильной красоты» — порт Пирей у самого моря.
Эталон «неправильной красоты» — Афинский Акрополь на горных отрогах, поднимающихся над морем. Он стоит в той единственной точке Земли, где и должен стоять, чтобы царить над Пространствами — Временами, рассказывая людям о своем…
О Человеке, которого сила Земли делает равным Богам.
О Богах, которых вера людей заставляет низойти с Неба на Землю, сделав ее еще краше.
Не правда ли, тонкие различия, в сравнении с верой в Разум, Высший или человеческий — все равно. Зато, в результате — два принципиально противоположных представления о Мире и месте людей в нем. И еще, как следствие, — два типа градостроительных систем…
В истории культуры действуют
две принципиально различных эстетических системы:
в первой Природа — объект покорения и отрицания;
во второй — почитания и единения.
Соответственно, через историю архитектуры тянутся
две противоположные градостроительные традиции,
имеющие «корни» равной временной глубины.
То — РЕГУЛЯРНАЯ и ЖИВОПИСНАЯ ПЛАНИРОВКА…
Назовем вторую систему, как принято, хотя, нет в этом определении необходимого охвата различий, зато, есть главное — легкий отсвет чего- то, не заданного Геометрией.
Почему Россия не приняла шедевра РЕГУЛЯРНОЙ ПЛАНИРОВКИ, предложенного Европой?
Потому что не доросла до понимания его достоинств? И здесь, как и во многих других сферах
деятельности, ей предстояло начать освоение «азов»? А может быть, дело в ином?
Россия не приняла шедевра РЕГУЛЯРНОЙ ПЛАНИРОВКИ,
потому что придерживалась принципов другой —
ЖИВОПИСНОЙ ПЛАНИРОВКИ.
Ни худшей — ни лучшей, а просто — другой:
опирающейся на иное восприятие Мира,
исходящей из иного отношения к Природе,
имеющей «корни» одинаковой глубины.
К тому же…
Петр, как и Леблон, не был одинок в своем решении.
И за Русским царем, хотел он того или нет,
стояли Великие тени создателей городов, которыми…
издревле славилась отвергнутая Петром
«Святая Русь», что была когда-то «Гардарикой».
Рассмотрим?..