Повторяю в развернутом виде цитату из интервью Рерберга, в котором он рассказывает о работе над «Зеркалом»:
«Качество фильма зависит от того, в какой эстетике подано, насколько дотошно, грамотно все это сделано, какой культурой обладает группа. И, конечно же, единомыслие. Вот мы с Тарковским сказали: ЛЕОНАРДО — и все стало ясно обоим.
Если вслушаться в мысль Леонардо: «КРАСОТА — ЭТО БОРЬБА СВЕТА С МРАКОМ», — и сделать ее ключевой, то станет ясно, что нужно претворять. И в самой истории, и в изображении».
Два раза герои фильма рассматривают старинный фолиант с работами Леонардо да Винчи. Один раз этот делает сын Алексея Игнат. В другой раз — сам Алексей. «Скажу, что ты берешь чужие книги», — задирает брата Марина. Что значит «чужие»? Принадлежащие отцу? Нет, пожалуй, — принадлежащие деду по материнской линии, в хуторе которого живет семья.
Перед нами проходят четыре поколения: ДЕД, ОТЕЦ и МАТЬ, их дети — СЫН АЛЕКСЕЙ и ДОЧЬ МАРИНА, сын Алексея и Натальи ИГНАТ.
Самое малое четыре поколения погружены
в мир высокого искусства Возрождения,
прежде всего — Леонардо да Винчи…
Итак, произведения Леонардо — ключ к эстетике фильма «Зеркало» и прежде всего к решению женских образов: Матери и Натальи (в исполнении Тереховой), и девочки, в которую был влюблен когда-то Алексей (в исполнении Ольги Кизиловой).
Возникает правомерный вопрос: что это за эстетика, в которой, по мысли самого Леонардо, КРАСОТА представляет собой «БОРЬБУ СВЕТА С МРАКОМ»?
Альбомы листаются — двери в Прошлое открываются.
Где-то там — в глубинах человеческой культуры —
Время начинается и в каждый сегодняшний день идет.
Мир души каждого из четырех поколений предстает в виде ПАМЯТИ о чем-то, чего не избыть.
Голова Христа. Эскиз к «Тайной Вечере».
Образ Леонардова Христа неисчерпаем по содержанию:
не стоит даже пытаться свести его к ряду определенных смыслов. Это — что разбить зеркало,
в котором отражался Мир души и духа…
Нередко приходится читать похожее на вышесказанное суждение о фильме: «Фильм Тарковского «Зеркало», можно сказать, неисчерпаем: как два зеркала, поставленные друг против друга, они ведут в бесконечность».
Если так, «Леонардова эстетика» действенна
и при определении взаимоотношений фильма и зрителя.
1472–1477. Галерея Уффици, Флоренция.
Мария Вишнякова просила сына не обожествлять ее. Он этого не делал, но… существуют стихи Отца, полные поэтических преувеличений. Стихи были написаны в 1928 году (год свадьбы) и назывались «Музе»:
Что мне пропитанный полынью ветер.
Что мне песок, впитавший за день солнце.
Что в зеркале поющем голубая,
Двойная отраженная звезда.
НЕТ ИМЕНИ БЛАЖЕННЕЕ: МАРИЯ, —
Оно поет в волнах Архипелага,
Оно звенит, как парус напряженный
Семи рожденных небом островов.
Ты сном была и музыкою стала,
Стань именем и будь воспоминаньем
И смуглою девической ладонью
Коснись моих полуоткрытых глаз,
Чтоб я увидел золотое небо,
Чтобы в расширенных зрачках любимой,
Как в зеркалах, возникло отраженье
Двойной звезды, ведущей корабли.
определяющими в фильме «Зеркало» мир четырех поколений.
Альбомы листаются — двери в Прошлое открываются, и каждый в этом Прошлом свое узнает. Из образов-мгновений складывается нечто, что становится тем из множества, кто страницы фолиантов листает — мир человеческой души познает…
Около 1510. Лувр, Париж.
Когда я представляю, что разглядываю эту картину Леонардо глазами Алексея или Игната, мне всегда приходит в голову пренеприятнейшая мысль… Мать и Наталья в фильме никогда не держат своих детей на руках, а уж тем более не целуют их.
Сидение на коленях, объятия, поцелуи —
выражение родственных чувств или любовных.
Сказать, что Мать не любит своих детей,
никак нельзя, но она их никогда не ласкает.
Она сурово-сдержанна. Какое же это горе для всех,
будто на СВЕТ наползает ТЬМА…
Около 1510. Лувр, Париж.
Предстоящее маленькому Иисусу ужасно.
Но здесь-сейчас — в семейном кругу —
Он счастлив, и это чувство будет греть его
в жизни земной и там — на Небесах…
В фильме «Зеркало» Алеша и Игнат
бесконечно одиноки.
«Леонардова эстетика» не действует?
К сожалению, действует, но от обратного…
определяющими в фильме «Зеркало» мир четырех поколений.
Фолианты с работами Леонардо рассматриваются… Послушайте, в этих лицах главное — не красота, а выражение какой-то внутренней боли, что мучительна, непереносима…
Эскизы женских головок (10 рисунков).
Боль выражена в глазах, полных не пролившихся слез, в уголках сжатых губ, которым не улыбнуться, в напряженном повороте прекрасной головки…
И всем этим таинственные и задумчивые головки очень похожи на созданные Тереховой образы Матери и Натальи, исстрадавшейся от своей раздвоенности.
Вернее, в образах Матери и Натальи есть сходство с Леонардовыми женским головками…
Эскизы женских головок (10 рисунков).
Исследователи говорят правду:
«В женских головках и портретах кисти Леонардо да Винчи чувствуется какое-то совершенно своеобразное таинственное выражение лица: разрез глаз, оригинальная линия бровей, полуулыбка, блуждающая на изогнутых губах, взгляд, загадочный или скрытый полуопущенными веками, отличает работы этого художника от произведений других мастеров».
Эскизы женских головок (10 рисунков).
Леонардо рисует и рисует прелестные головки, будто пытается передать, как в полной света внешней красоте прячется внутри что-то мучительное, раздирающее душу. Что прячется? Что-то темное?
Я бы очень не хотела, чтобы головка развернулась
и посмотрела мне в глаза.
Я боюсь ее взгляда, как Медузиного…
Эскизы женских головок (10 рисунков).
Опять и опять то же самое:
«КРАСОТА — ЭТО БОРЬБА СВЕТА С МРАКОМ».
Во всем, внешне прекрасном, есть что-то
ужасающее — какие-то внутренние темные глубины.
Вы это тоже видите?
Рисунок женской головы к картине «Мадонна в скалах». 1475–1480.
Когда я вижу первый кадр фильма «Зеркало» (после документально снятого Пролога), где Мать сидит на порушенном заборе и смотрит в завороженную даль чистого поля с кустом, мое сердце обрушивается от щемящего восторга и не может ожить в течение всего времени, пока проектор движется через листья дерев к фигуре нежнейшей из женщин…
Я долго не знала, что это действует
«Леонардова эстетика», в стилистике которой
сняты все эпизоды с Тереховой.
Эскизы женских головок (10 рисунков).
И хочется тяжко вздохнуть от того, что так редки мгновения, когда Мать и Наталья просто светлы и изящны. Пожалуй, таких мгновений просто нет, но они домысливаются как то, что могло бы быть, но в конкретных жизненных обстоятельствах утрачено…
Молодая девушка в профиль в платье эпохи Возрождения.
В той же — Леонардовой — стилистике решен и образ девочки, в которую в своем военном детстве был влюблен Алексей. В ней — в той девочке рыжеволосой с растрескавшимися от мороза губами — запечатлен Свет, когда-то светившийся в Матери. И в ней — этой девочке — позднее Свет уходит в глубину. Остаются только руки, освещенные пламенем, что вспоминаются Алексею и перед смертью, как дар, согревавший его жизнь незадавшуюся…
Прекрасная Ферроньера. 1490–1496 / 1495–1497. Лувр, Париж.
Есть во взгляде и улыбке Прекрасной Ферроньеры то, что будет так мучить в Джоконде зрителя, не прячущегося от сути видимого. В ее лице сквозит «нечто жесткое, напряженное, застылое, становящееся зеркалом смутных, неопределенных душевных переживаний» и… О счастье, красота лица превращает угрозу таинственного, скрытого «в пробегающую по воде зыбь».
У Тарковского тоже очень сложны образы женщин:
и в них есть что-то двойственное, но…
Если вы в лице Тереховой не увидите
двойственности, от вас уйдут многие тайны
характера и жизни героинь фильма…
Скоро уж четыре столетия (а теперь уже пять), как Мона Лиза лишает здравого рассудка всех, кто, вдоволь насмотревшись, начинает толковать о ней.
Подтверждаю это на собственном опыте общения с картиной. Уже давно ее привозили в Москву, на выставку одной картины в ГМИИ им. А. С. Пушкина. Помню узкий проход с двухсторонним ограждением, по диагонали прорезающий слабо освещенный зал. У картины справа и слева — охранники с автоматами наперевес. Типичный для той поры Оруэлл («1984»), тогда еще неизвестный.
Другое было еще страшнее… Мона Лиза не спускала с тебя глаз и будто над тобой насмехалась. Как мог возникнуть подобный эффект — непонятно. Что означала ее улыбка, тоже. Было что-то во всем этом «бесовское» и в то же время что-то очень мягкое, обнадеживающее, дружественное…
Философ А. Ф. Лосев пишет о ней резко негативно:
«…Мона Лиза с ее «бесовской улыбочкой»… Ведь стоит только всмотреться в глаза Джоконды, как можно без труда заметить, что она, собственно говоря, совсем не улыбается. Это не улыбка, но хищная физиономия с холодными глазами и отчетливым знанием беспомощности той жертвы, которой Джоконда хочет овладеть и в которой, кроме слабости, она рассчитывает еще на бессилие перед овладевшим ею скверным чувством».
В. Н. Лазарев анализировал образ как ученый-искусствовед:
«Эта улыбка является не столько индивидуальной чертой Моны Лизы, сколько типической формулой психологического оживления. Она построена на тончайших математических измерениях, на строгом учете выразительных ценностей отдельных частей лица. И при всем том, эта улыбка абсолютно естественна, и в этом именно сила ее очарования. Она отнимает у лица все жесткое, напряженное, застылое, она превращает его в зеркало смутных, неопределенных душевных переживаний, в своей неуловимой легкости она может быть сравнена лишь с пробегающей по воде зыбью».
Согласна с тем и другим суждением, утверждающими:
ТАЙНА — ТО, ЧЕГО НИКОМУ НЕ РАСКРЫТЬ НИКОГДА.
Мона Лиза (Джоконда). 1503–1505. Лувр, Париж.
Картину анализировали не только искусствоведы, но и психологи. Зигмунд Фрейд пишет:
«Кто представляет картины Леонардо, у того всплывает воспоминание о странной, пленительной и загадочной улыбке, затаившейся на губах его женских образов. Улыбка, застывшая на вытянутых, трепетных губах, стала характерной для него и чаще всего называется „леонардовской“. В своеобразно прекрасном облике флорентийки Моны Лизы дель Джоконды она сильнее всего захватывает и повергает в замешательство зрителя. Эта улыбка требовала одного толкования, а нашла самые разнообразные, из которых ни одно не удовлетворяет. Догадка, что в улыбке Моны Лизы соединились два различных элемента, рождалась у многих критиков. Поэтому в выражении лица прекрасной флорентийки они усматривали самое совершенное изображение антагонизма, управляющего любовной жизнью женщины, сдержанности и обольщения, жертвенной нежности и безоглядно-требовательной чувственности, поглощающей мужчину как нечто постороннее. Леонардо в лице Моны Лизы удалось воспроизвести двоякий смысл ее улыбки, обещание безграничной нежности и зловещей угрозы».
Андрей Тарковский пишет о своем впечатлении от этого лица:
«Невозможно выразить то окончательное впечатление, которое производит на нас этот портрет. Невозможным оказывается даже определенно сказать, нравится нам эта женщина или нет, симпатична она или неприятна. Она и привлекает, и отталкивает. В ней есть что-то невыразимо прекрасное и одновременно отталкивающее, точно дьявольское. Но дьявольское — отнюдь не в притягательно-романтическом смысле. Просто — ЛЕЖАЩЕЕ ПО ТУ СТОРОНУ ДОБРА И ЗЛА. Это обаяние с отрицательным знаком: в нём есть что-то почти дегенеративное и… прекрасное».
В «Зеркале» этот портрет нам понадобился для того, чтобы сопоставить его с героиней, подчеркнуть как в ней, так и в актрисе М. Тереховой, исполняющей главную роль, ту же самую способность быть обаятельной и отталкивающей одновременно.
Фрагмент.
Б. Р. Виппер — один из крупнейших знатоков итальянского искусства — пишет:
«Что особенно поражает в портрете — это его духовная недоступность, его интеллектуальная обособленность и загадочность. Причем загадочность портрета заложена именно не в эмоциональной, а в интеллектуальной его насыщенности. Портрет, безусловно, холодный и в то же время волнующий своей острой задумчивостью».
Без ссылки на этот портрет, считает Тарковский,
не понять всей глубины образа его Матери…
Борис Виппер задается вопросом: «какими средствами достигается эта одухотворенность, эта не умирающая искра сознания» в образах Леонардо? Он называет главное средство — «чудесное леонардовское сфумато. Недаром Леонардо любил говорить, что „моделировка — душа живописи“. Именно сфумато создаёт влажный взгляд Джоконды, легкую, как ветер, ее улыбку, ни с чем не сравнимую ласкающую мягкость прикосновения рук».
Сфумато — это едва уловимая дымка, окутывающая лицо и фигуру, смягчающая контуры и тени. Леонардо рекомендовал для этой цели помещать между источником света и телами, как он выражается, «некий род тумана».
Рерберг делал нечто подобное,
и называлось это «ЧУДОМ СВЕТОПИСИ».
Не знаю, удалось ли мне раскрыть достаточно полно и убедительно, что, на мой взгляд, представляет собой «Леонардова эстетика» фильма «Зеркало». Другое знаю: об этом «ключе» к фильму мне не удастся забыть, потому что он все видимое преображает, проясняя невидимое…
<— Т. IV. 1. «ЗЕРКАЛО» — САМЫЙ АВТОБИОГРАФИЧНЫЙ СОН-ФИЛЬМ
Т. IV. 3. «ЗЕРКАЛО»: СУДЬБА ПОСТОЯЛА В РАЗДУМЬЕ И МИМО ПРОШЛА —>