АННА АХМАТОВА.
К 130-ЛЕТИЮ СО ДНЯ РОЖДЕНИЯ
Как в зеркало глядела я тревожно на серый холст,
И с каждою неделей все горше
И отраднее было сходство мое
С моим изображением новым
Анна Ахматова. Эпические мотивы (2), 1914-1915
Иконография портретных образов Анны Андреевны Ахматовой включает более двухсот произведений, исполненных мастерами-современниками в живописи, графике и скульптуре.
Поэтесса предстает то подобной древней Сапфо, таинственной, далекой, неуловимой, истаивающей легким контуром на поверхности белого листа, как в рисунке 1911 года Амедео Модильяни;
то трагически-печальной музой, словно скованной траурными звуками реквиема на смерть Гумилева и Блока, как в портрете, исполненном Юрием Анненковым в 1921-м;
то, как в работе Николая Тырсы, — эмоционально-напряженной, царящей в иных мирах, отстраненной и безразличной к гонителям и хуле.
Портретом, написанным в 1928-м на листе бумаги смесью акварели с копотью от керосиновой лампы, был впечатлён Осип Мандельштам:
Как черный ангел на снегу
Ты показалась мне сегодня,
И утаить я не могу –
Есть на тебе печать Господня.
23 июня исполнилось 130 лет со дня рождения Анны Андреевны Ахматовой. К этой дате в Садовом вестибюле Михайловского дворца открылась камерная выставка, представляющая прижизненные изображения поэтессы из собрания Русского музея.
Основа экспозиционного пространства — портреты кисти Натана Альтмана, Кузьмы Петрова-Водкина и Вениамина Белкина – три вехи человеческого и творческого пути Ахматовой, три эпохи ее воспоминаний, три нити ее судьбы – ЖЕНЩИНЫ, ПОЭТА, ГРАЖДАНИНА.
Поэту Мандельштаму поэт Ахматова всегда виделась воплощением красоты Петербурга, его строгих форм и чеканных ритмов:
В пол-оборота, о, печаль!
На равнодушных поглядела.
Спадая с плеч, окаменела
Ложно-классическая шаль.
Такой, увидел ее в 1910-х годах и Натан Альтман – один из самых ярких мастеров начала XXвека, объединивший в своих работах неоклассическую традицию с новаторскими открытиями европейского искусства.
Первое знакомство молодого художника и поэтессы, пребывающей в ореоле восходящей славы, состоялось в 1911-м году в Париже. Альтман находился под большим впечатлением от стихов Ахматовой, в то время уже автора книги «Вечер». Она сама и ее поэзия казались ему отзвуком мира «радости небывшей», связывались с мечтами о вечной, нетленной красоте. В 1913-м они вновь встретились в Петербурге, в «Бродячей собаке». В 1914-м вышел второй сборник Ахматовой – «Четки», который принес ей признание. Покоренный творчеством и завороженный необычной внешностью — знаменитой челкой, неизменной шалью, и гордой, царственной статью, Альтман добился согласия Ахматовой позировать для портрета. Начались долгие сеансы в мастерской-мансарде у Тучкова моста на Васильевском острове.
Именно эти творческие встречи описывает Ахматова в «Эпических мотивах» 1914-1915 годов:
Теперь не знаю, где художник милый,
С которым я из голубой мансарды
Через окно на крышу выходила
И по карнизу шла над смертной бездной,
Чтоб видеть снег, Неву и облака, —
Но чувствую, что Музы наши дружны
Беспечной и пленительною дружбой,
Как девушки, не знавшие любви.
Работая над портретом, Альтман отказался от конкретизации обстановки. Поэтесса изображена в условном интерьере на фоне пейзажа, волей автора преображенного в сияющие кристаллы, воспринимающиеся как мир отвлеченной, возвышенной мечты. Пребывающая в состоянии хрупкого, тревожного покоя, печальная и молчаливая, Ахматова «села словно фарфоровый идол, в позе, выбранной ею давно».Ее фигура кажется сотканной из острых колючих линий.Ломкие складки ниспадающей с плеч шали застыли, образуя некую геометрическую конструкцию. Рискованный, типично альтмановский, контраст желтого и синего цвета в одежде, оттеняет матовую бледность кожи, подчеркивая рафинированность героини:
И кажется лицо бледней
От лиловеющего шелка,
Почти доходит до бровей
Моя незавитая челка.
Не отступая от натуры, с академической точностью передавая необыкновенный облик своей модели, столь поражающий современников, Альтман выходит за рамки индивидуальной характеристики и создает дерзко-выразительный и, вместе с тем, утонченный, вдохновенный образ ахматовской лирики 1910-х годов.
Совсем иной предстает Анна Ахматова на портрете 1922 года Кузьмы Петрова-Водкина.
Время создания портрета – пик славы Ахматовой. В 1922 году были изданы сразу три книги: поэма «У самого моря», сборники «Подорожник» и «AnnoDomini». В кругах передовой интеллигенции России (после прокатившейся гражданской войны и чекистского террора) нравственная позиция и сам облик поэтессы обретают смысл символа. В декабре того же 1922-го Корней Чуковский запишет: «…Анна Ахматова, которая теперь – одна в русской литературе — замещает собою и Горького, и Льва Толстого, и Леонида Андреева (по славе), о которой пишутся десятки статей и книг, которую знает наизусть вся провинция».
И вместе с тем Ахматова к моменту создания портрета прошла через испытания, устоять перед которыми мог только человек исключительной силы духа. Годом ранее по обвинению в заговоре против советской власти был расстрелян ее бывший муж, отец ее единственного сына, знаменитый поэт Николай Гумилев. В том же году умер Александр Блок. Многие покидали Россию, многие готовились ее покинуть.
А здесь, в глухом чаду пожара
Остаток юности губя,
Не отклонили от себя.
Эти строки Ахматовой из стихотворения «Не с теми я, кто бросил землю…» созвучны ясной выразительности портрета.
Строгий лаконичный силуэт оплечной фигуры. Матово бледное, словно источающее свет, лицо-лик, безнадежно отрешенный взгляд холодно серых глаз, горькая улыбка, чуть коснувшаяся плотно сомкнутых губ. Внешний аскетизм и предельная внутренняя собранность. За спиной поэтессы склонила в печали главу строгая дева – муза, чьему шепоту внемлют только одаренные сверхчутким слухом. Ее силуэт выступает из космической синевы фона, словно источающего свет – свет «ахматовского» серебряного месяца, ярко стывшего над Серебряным веком и теперь становящегося все холоднее и бесприютней. Как писал один из критиков тех лет: «Ахматова зорко вглядывается в мир, подмечая его мелочи, но она умеет слышать и шум сталкивающихся стихий».
Весной 1922 года (вполне возможно, почти одновременно с позированием Петрову-Водкину) Ахматова позирует и другому художнику. 2-го мая она надписывает на третьем издании сборника «Белая стая»: «Милому Вениамину Павловичу Белкину в первый день писания нашего портрета весной 1922 года. Ахматова. Петербург».
Вениамина Белкина с Ахматовой связывала давняя дружба, корни которой уходили в начало 1910-х годов. Художник, имя которого сегодня незаслуженно забыто, входил в объединение «Мира искусства», долгое время сотрудничал с журналами «Аполлон» и «Сатирикон», был не просто завсегдатаем «Бродячей собаки» — он участвовал в оформлении интерьеров кабаре, за что упомянут в знаменитом «собачьем» гимне:
И художники не зверски
Пишут стены и камин:
Тут и Белкин, и Мещерский,
И кубический Кульбин.
К работе над портретом Белкин приступил в один год с Петровым-Водкиным. Последние же авторские правки относятся к 1941 году, когда к трагическим событиям 1920-х добавились арест третьего мужа Ахматовой, искусствоведа Николая Пунина, лагерные скитания сына, Льва Гумилева – выдающегося историка-этнолога. Впереди – война, блокада и «Поэма без героя». А в 1946 году Анна Ахматова, наряду с Михаилом Зощенко, станет фигурантом доклада Андрея Жданова. Осуждая поэтессу за индивидуализм, коммунистический идеолог разъяснял советским гражданам, что «до убожества ограничен диапазон ее поэзии — поэзии взбесившейся барыньки, мечущейся между будуаром и моленной. Основное у нее — это любовно-эротические мотивы, переплетенные с мотивами грусти, тоски, смерти, мистики, обреченности. <…> Не то монахиня, не то блудница, а вернее, блудница и монахиня, у которой блуд смешан с молитвой». Вскоре Ахматова была исключена из Союза писателей (восстановлена только в 1951), и даже лишена продовольственных карточек.
На портрете, написанном в трагический период жизни, когда личное горе стало неотделимо от беды, обрушившейся на страну и народ, облаченная в строгое черное платье, Ахматова, как всегда, безупречна, элегантна и величественно горда. Бледное, похудевшее лицо с благородными чеканными чертами, по-прежнему красиво и кажется еще более одухотворенным, чем на ранних портретах. И всё же страдания и тяжкие думы оставили свой след. Стали резче складки у горько сжатого рта. В сине-серых глазах печаль сменилась скорбью. Состояние глубокого раздумья выражено в сосредоточенно-отрешенном взгляде и психологически точно поддержано жестом замкнутых рук. Поза Ахматовой полна сдержанного достоинства, однако в движениях длинных пальцев присутствует какая-то нервная трепетность, нарушающая общее спокойствие и передающая напряженную пульсацию внутренней жизни.
Коричневая полутьма сумрачного интерьера и холодная синева голой стены за спиной, невольно воспринимаются трагическим предвестием гибели, символом одиночества и страдания. Но рядом с Ахматовой в этом угасающем мире мерцает золотыми переливами статуя древнего Будды. Теплый свет, исходящий от его фигуры скользит по окаменевшему лицу поэтессы, играет в меховой горжетке, возлежащей на хрупких плечах тяжестью царской мантии. Подобно древнему божеству, недвижимая и внутренне сосредоточенная Ахматова, словно слышит отзвук минувшего, где было столько надежд, любви, поэтических озарений и столько трагедий:
И упало каменное слово
На мою еще живую грудь.
Ничего, ведь я была готова,
Справлюсь с этим как-нибудь.
У меня сегодня много дела:
Надо память до конца убить,
Надо, чтоб душа окаменела,
Надо снова научиться жить.
Анна Ахматова. 22 июня 1939 г. Фонтанный дом.
Елена Станкевич (2019)